Когда я оказался у сухого русла, Пинат снова забралась в озерцо и принимала душ. На меня она не обратила внимания, черпала хоботом воду, выливала на себя и хлопала ушами, извергая из них струи воды. Мне внезапно пришло в голову, наверное, немного запоздало, что она артистка. Фу ты, забыл, мне ведь приходилось работать с артистками — например, с Уиди Уиллис, исполнительницей песен в стиле кантри, или с Принцессой, победительницей бест-ин-шоу, и каждый раз возникали какие-то сложности. Кроме того, мне было жарко, я насквозь пропитался пылью, и у меня испортилось настроение. Я подошел к кромке воды, напился и почувствовал себя лучше, почти тип-топ.
Пинат села. Наверное, она планировала приятное, долгое купание. Я посмотрел на потемневшие в меркнувшем вечернем свете холмы. Было ли у нас время на приятное, долгое купание? Нет. Неужели слониха этого не понимает? Я гавкнул. Она проигнорировала меня в своей спокойной, тяжеловесной манере, не обнаружив ни малейшего намерения хоть как-то отреагировать. Это кого угодно вывело бы из себя. Я вошел в озерцо, шлепая по воде лапами, приблизился к слонихе и крепко ткнул в бок. Ну и что? Она вскочила так поспешно, что подняла волну, которая выбросила меня на берег. Я поднялся, отряхнулся и направился к холмам. Пинат как миленькая последовала за мной. Мне даже не требовалось оборачиваться — по тому, как содрогалась под лапами земля, я знал, что она за мной идет.
Наступила ночь. Над холмами поднялась желтая луна, хотя и не такая большая, как накануне, — успела потерять кусок себя. Этот кусок меня беспокоил: куда он делся? В таких вещах хорошо разбирается Берни. Я немного подумал о нем. Затем мои мысли переключились на еду: я вспомнил, например, мемфисские ребрышки от Макса и как с косточки сходит сочное мясо, а потом остается еще и кость, или галеты вроде той, что дал мне судья, когда я присутствовал в суде в роли улики А, в то время как уликой Б служил «магнум» сорок четвертого калибра, вырытый мною из клумбы, куда его закопал бандит, который теперь мотает срок и дробит на солнцепеке щебень. Затем я снова подумал о Берни, потом опять о ребрышках. И все это время, словно барабанная дробь, раздавалось негромкое «бум-бум» по земле. Я ведь обсуждал с вами Большого Сида Катлетта[45]? Нет? Поговорим о нем как-нибудь в другой раз. За этими размышлениями время пролетело быстро. Престо, как выражается Берни. Не успел я оглянуться, как перед нами вырос холм с огромным, одиноко торчавшим кактусом на вершине. Помнится, Берни сказал «престо», когда поворачивал ключ в замке зажигания, прикуривая от аккумулятора машины окружного прокурора. У окружного прокурора оказался в багажнике огнетушитель, так что больших проблем не возникло.
Я помедлил у подножия холма. Слониха остановилась рядом. Луна теперь стояла высоко над головой и проливала на землю серебристый свет. Он поблескивал на ее бивнях и на поднимавшейся в гору плотно утрамбованной тропинке. На другой стороне был дом. Я сделал первый шаг вверх, за мной раздалось «бум-бум» по земле.
Тропинка петляла по некрутому подъему, идти было не тяжело, во всяком случае для меня, хотя и от Пинат я тоже не слышал жалоб. Все выше, выше, воздух был приятен и свеж, и с каждым шагом мы приближались к дому. Я повернул за поворот, вспоминая свои миски рядом с холодильником в доме на Мескит-роуд, когда «бум-бум» прекратилось. Я посмотрел назад. Пинат застыла, шевелился только ее поднятый, обнюхивающий воздух хобот, который напомнил мне те штуки, которые высовывают из-под воды субмарины, забыл их название. Мы с Берни любим фильмы про подводные лодки, но сейчас не буду об этом распространяться, так как Пинат сорвалась с места и побежала, если можно назвать это бегом, но надо отдать ей должное: не прошло и секунды, как она оказалась рядом со мной, сбила меня с ног и скрылась за поворотом.
Я покатился по крутому склону и задержался только в овражке. Досадуя, вскочил на ноги. Мало того что по милости этой слонихи я угодил в дыру, так овражек оказался к тому же крутым и весь порос царапающимися колючками. К тому времени, когда я выбрался на тропинку, Пинат исчезла. Разумеется, ничего нет проще, чем идти по ее запаху. Так я и поступил — повернул за поворот, затем за другой и оказался на ровной площадке, на самой вершине холма, где над головой возвышался огромный кактус. Я узнал это место: здесь мы нашли…
А вот и Пинат, почти белая в лунном свете, стоит на краю неглубокой выемки, в которой мы обнаружили тело Делита. Сначала она была совершенно неподвижна. Затем ее уши шевельнулись, и она, осторожно ступая, сошла в углубление. На дне снова помедлила, затем опустила хобот и легонько провела из стороны в сторону по земле. Я сел и, не двигаясь и не издавая ни звука, стал наблюдать. Слониха мела дно, но это больше походило на ласку, на поглаживание. Так продолжалось несколько минут. Потом она подобрала камень размером с бейсбольный мяч или чуть меньше и, уложив в изгибе хобота, начала, как бы получше выразиться, убаюкивать его. Бережно держала и при этом мотала головой. Это напомнило мне — как странно работает сознание — тот вечер, когда совсем еще маленький Чарли не мог уснуть и Берни вот точно так же укачивал сына.
Прошло немного времени, Пинат медленно и осторожно опустила камень и стала набирать в хобот песок и выпускать в воздух. При этом она притопывала и время от времени осыпала себя песком. Песчинки клубились в лунном свете кипящими облаками. Устрашающее зрелище. Только не подумайте, что я испугался, но все равно обрадовался, когда все кончилось и Пинат подняла хобот и немного потрубила. К этим звукам я привык, и они мне даже начинали нравиться. Ее глаза блестели, как и влажные дорожки под каждым из них. Что-то назревало. Что-то назревало, но я не мог понять, что именно, пока на равнине, которую мы недавно пересекли, не вспыхнул свет.
Я вышел на гребень и протер линзы — выражение Берни, мне трудно его понять, видимо, как-то связано с биноклем, но у меня у самого бинокля никогда не было, поэтому больше ничего не могу добавить. Что же я увидел внизу на равнине? Вот это как раз очень важно. А увидел я два джипа, которые двигались в нашу сторону. Они приблизились к нам, затем немного повернули в сторону, к ближайшему склону, и когда встали ко мне боком, я рассмотрел сидевших в первой машине людей — ребят в форме и с ними самого капитана Пансу. Он устроился рядом с водителем — я узнал его по золотым галунам. Во втором джипе тоже были парни в форме: двое на переднем сиденье и двое на заднем. Лунный свет играл на стволах их винтовок. Но между теми, кто ехал сзади, был еще один человек — в штатском.
Мое сердце учащенно забилось, я приподнял лапу, готовясь ринуться вперед, но в этот момент вспомнил о Пинат. Я за нее отвечал. Оглянулся. Слониха по-прежнему стояла на дне выемки и поглаживала хоботом землю. Собирается она куда-нибудь или нет? На мой взгляд, нет. И я бросился со всех ног.
Пожалуй, больше подходит слово «рванул» — не обращая внимания на крутизну и острые колючки под лапами, не отрывал глаз от джипов, особенно от того, в котором сзади сидел человек в штатском. Я не мог разглядеть его лица, но знал, каким должно быть его выражение: твердым и одновременно спокойным. Нас с Берни непросто запугать — вот откуда спокойствие. И мы не терпим, чтобы нами командовали, — отсюда твердость.
