Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 82
В тот же вечер к клетке, наконец, пришли жена и двое ненаглядных чад.
Против ожидания, никто не скандалил, даже, наоборот, все выглядело очень трогательно и сердечно.
– Феденька, вернись! – с места в карьер зарыдала жена. – Не оставляй семью! Что хочешь – всё прощу!
– Папуся! – с ней в унисон заревели детишки.
Редкие посетители с немалым интересом следили за, в общем-то, обыкновенной, но здесь – чудесной сценой.
Присутствие зрителей придало силы Иванову и вернуло ему угасшую было решимость.
– Нет, Марья, – сказал он строго, прикидывая, как смотрится сейчас со стороны. – Ты теперь совсем не Иванова. Это я – Иванов. А ты обратно Питилюшина.
– Да как же так?! Не хочешь с нами жить?
– Нет, Марья, не желаю, решено. Теперь я человек приметный, новую жизнь как бы начал, мне почет и уважение, бесплатный харч. Нет больше сил вязнуть в быту. Это тебе хорошо дома, а мне – так кошмар. Ищи другого мужа.
– А вот соленые огурчики подорожали, – заискивающе глядя снизу вверх, произнесла жена. – И кой-чего совсем в продаже нет. И коммуналка каждый день растет. И водка, говорят…
– А мне плевать. Огурчики, придумала!.. Мне тут по себестоимости всё дают. Вот что потребую – то и дают.
– Ну да! – усомнилась жена. – Что-то не густо у тебя, я смотрю… Зато дома у нас…
– Не всё сразу, – величественно отозвался Иванов. – Пока что смету составляют. Мои запросы дорогие! – Это уж он сказал нарочно громко, чтобы всех потрясти. – Почти на миллион – зелененьких! Запомни, Марья, перед тобою – Фёдор, из отряда «гомо»! Уникум! Образец! Ты на табличке почитай. Меня еще и в депутаты изберут, не сомневайся. ВОН где буду заседать – не шутки! Я тогда всем покажу!
– Да кто же за тебя проголосует?! – усомнилась Марья.
– Я от зоопарка стану депутатом. От павильона диких хищников. А надо – партию организую. Люди в меня верят, мне их чаянья понятны. Население заботой окружим, не пикнут. Так-то вот! А вы, детишки, не ревите! Все в мать… Прощайте.
– Ну, Фёдор, я к тебе завтра на работу пойду! – заголосила вдруг жена. – Ну, я тебе покажу! Профсоюз так дела не оставит! И директор…
– А я взносов не плачу, пора бы знать, – проникновенно сказал Иванов. – Вот разве только здесь, в хорошем месте, надо будет… Времечко покажет. И потом: я в клетке, дорогуша. Новый хищник. Благородный. Поняла? Пойди-ка – тронь!
Когда семья ни с чем в итоге удалилась и восторженные посетители все разошлись, Иванов сел срочно писать заявление – в дирекцию и профком зоопарка.
Он начал:
«На меня все смотрят, какой я есть. А я, рядовой труженик, должен всем им показывать, что у меня есть всё, как и у них. Что я не хуже, иначе нечего меня показывать. Поэтому прошу мне предоставить…»
Дальше шел на двадцати шести страницах список, что ему необходимо – пусть не завтра, но в самые ближайшие же времена.
Закончил Иванов заявку непреклонно:
«А с женою Марьей брак считаю глупым и ненужным. Мои духовные запросы с ней не совместимы. Алименты отрицаю: хищники не платят ничего. Где обещанная самка?
Рядовой гражданин Фёдор, из отряда “гомо”, семейства “ивановых”
Прошу немедля рассмотреть!»
И ведь знал, что не откажут. Рассмотрят – и хоть что-нибудь дадут.
Тюрьма народов
Никифор Подковыров по обыкновению проснулся рано и внимательно прислушался, не открывая глаз.
Если лежать вот так, зажмурясь, то все звуки, которыми полнился дом, становились особенно отчетливыми и словно выстраивались по ранжиру: этот – главный, на него необходимо сразу обратить внимание, а эти – пустяковые, их можно даже и не замечать пока что, время не приспело. Хотя скоро и они, наверняка, начнут зловредничать и отравлять существование…
Ну, что там слышно? Трубы хлюпают и булькают, но это ничего, еще терпимо. Голосит сливной бачок – так уж который год, пора бы и привыкнуть, главное, не развалился, держится, а остальное – ерунда. Весь пол прогнил, сифонит через щели в окнах, лоскутами кучерявятся обои – тоже не смертельно. Вот со стеной в углу – проблема. Там, у потолка, такая трещина!.. Ладонь просунуть можно. А недавно ведь была совсем тонюсенькая ниточка, не сразу разглядишь. М-да… как бы стенка не обрушилась. И ладно – днем, тогда хоть можно убежать, а если ночью, когда спишь, да кирпичом по голове?! И пикнуть не успеешь… Очень нехороший звук идет оттуда: эдак пакостно шуршит, скребется, будто кто-то затаился – только тяжко дышит…
Дом, понятно, старенький, лачуга, а не дом, но надо ж где-то жить, других хоро́м не предлагают. Как воздвигли этот барак давным-давно на городской окраине, так он последним на улице и остался. Дальше – ничего, дальше – чисто поле, огороженное темно-синим частоколом леса возле горизонта.
Все соседи правдами-неправдами отсюда выкарабкались, а вот Подковырову – не удалось. Застрял. Был, впрочем, до недавних пор дружок и закадычный собеседник из квартиры, что напротив, Феофан Жевякин, башковитый дядька, да и тот исчез – каким-то образом сумел на выборах по списочку партийному продраться в Думу, где и начал плодотворно возглавлять особый комитет по думским мироощущениям. Как пояснял Жевякин, комитет холуйский, но зато доходный. Тоже верно. Подковыров это понимал. Еще Жевякин заявил, прощаясь: ты, брат, не горюй, немножко потерпи, я тебя выдерну отсюда, дом снесем, и будет тебе новый. И – пропал. Оно естественно: хватает дел и без того.
Надежда, правда, оставалась на приятеля Андрюшку Срамолюбцева, который в журнале «Чудо и жизнь» возглавлял хозяйственную часть. Он тоже обещал помочь с квартирой. Но с ним вышел казус: только объявили, что стране необходим очередной душевный гимн, способный в каждом пробудить патриотическую спесь, так Срамолюбцев моментально тиснул у себя в журнале некие стишата собственного сочинения, где всё воспел, как есть, – потомкам в назидание. Куплетов было много, и Никифор Подковыров смог запомнить лишь начало:
Величаво застыла страна,Зарумянилось небо, светлея,И протяжная песнь чабана
Раздается у стен мавзолея.
Вроде и не бог весть что, однако же кому-то из завистников – в уютных кабинетах местного начальства – текст померещился коварным и тлетворным, экстремистским даже, или попросту формальная зацепочка была нужна, предлог для запланированной загодя разборки, и тогда, чтоб осадить строптивого поэта, в тихую редакцию нагрянули с проверкой. А уж результат был предсказуемым – нашли по хоз-финчасти кучу упущений, то бишь признаки циничного, как отмечалось в деле, воровства, и Срамолюбцев загремел на восемь лет. Новым начальником отдела стал свой, полезный, человек. Понятно: если б не дурацкий гимн, то и журить за воровство никто бы раньше времени не стал. А так… Тщеславие сгубило прыткого Андрюшку. Историческую перспективу ему подавай!..
Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 82
