На завтрак были лепешки со сладким маслом. Либ подумала о святом Петре, стоящем у врат в ожидании лепешки с маслом. Она почувствовала вкус золы. Ныне и в час смерти нашей. Аминь. Либ замутило, и, положив лепешку на тарелку, она поставила поднос у двери.
– Все растягивается, миссис Либ, – пробормотала Анна.
– Растягивается?
– Комната. То, что снаружи, умещается в том, что внутри.
Не так ли начинается бред?
– Тебе холодно? – спросила Либ, садясь рядом с кроватью.
Анна покачала головой.
– Жарко? – спросила Либ.
– Ни то ни другое. Не важно.
Эти безжизненные глаза напомнили Либ о подрисованном взгляде Пэта О’Доннелла на дагеротипе. Время от времени глаза Анны подергивались. Возможно, проблемы со зрением.
– Ты видишь то, что прямо перед тобой?
– По большей части, – немного замявшись, ответила девочка.
– Хочешь сказать, бо́льшую часть из того, что там есть?
– Все вижу, – поправила ее Анна, – бо́льшую часть времени.
– Но иногда не видишь?
– Все становится черным. Но я вижу кое-что другое, – сказала девочка.
– Что именно?
– Прекрасное…
Вот к чему приводит голодание, хотелось прокричать Либ. Но разве можно криком заставить ребенка передумать? Нет, ей следует призвать на помощь все свое красноречие.
– Еще загадку, миссис Либ, – попросила девочка.
Либ была поражена. Выходит, даже умирающему нужны небольшие развлечения, чтобы время шло быстрее.
– Сейчас, дай подумать… Да, пожалуй, есть еще одна. Что… какая вещь, чем меньше она, тем страшнее?
– Страшнее? – переспросила Анна. – Мышь?
– Но крыса пугает людей так же, если не сильнее, хотя она в несколько раз больше, – заметила Либ.
– Ладно. – Девочка прерывисто вздохнула. – Что-то, что пугает больше, если оно маленькое.
– Скорее, тоньше, – поправила себя Либ. – У́же.
– Стрела? – пробормотала Анна. – Нож? – Еще один прерывистый вздох. – Пожалуйста, подскажите.
– Представь, что ты идешь по нему.
– Он мне сделает больно?
– Только если оступишься.
– Мост! – воскликнула Анна.
Либ кивнула. Почему-то ей вспомнился поцелуй Берна. Ничто не отберет у нее его – этот поцелуй останется с ней до конца жизни. Он придал Либ отваги.
– Анна, – сказала она, – ты сделала очень много. – (Девочка заморгала.) – Долго постилась, много молилась. Не сомневаюсь, Пэт уже счастлив на небесах.
– А я не уверена, – шепотом ответила Анна.
Либ попробовала изменить тактику:
– Все твои способности – ум, доброта, сила духа – нужны на земле. Бог хочет, чтобы ты следовала Его делу здесь. – (Анна покачала головой.) – Сейчас я говорю как твой друг. – У Либ задрожал голос. – Ты стала мне очень дорога, самая дорогая девочка на свете.
Легкая улыбка.
– Ты разбиваешь мне сердце.
– Мне жаль, миссис Либ.
– Тогда поешь! Пожалуйста. Ну хотя бы глоток. Ложечку. Умоляю тебя.
У Анны был серьезный непроницаемый взгляд.
– Прошу тебя! Ради меня. Ради всех, кто…
Китти позвала от двери:
– Это мистер Таддеус.
Либ вскочила на ноги.
Заметно было, что священнику жарко и неуютно в черном облачении. Неужели Либ удалось разбудить его совесть на вчерашнем собрании? Здороваясь с Анной, он, по обыкновению, приподнял уголки губ, но глаза его оставались печальными.
Либ поборола в себе неприязнь к этому человеку. В конце концов, если кто-то и мог убедить Анну в ошибочности ее верования, то, по логике, это был ее духовник.
– Анна, хочешь поговорить с мистером Таддеусом наедине?
Еле заметное покачивание головой.
За его спиной маячили О’Доннеллы.
Священник понял намек Либ:
– Хочешь исповедаться, дитя?
– Не сейчас.
Розалин О’Доннелл сжала узловатые пальцы:
– Ну скажите, какие грехи мог совершить этот лежащий перед вами херувим?
«Ты боишься, что она расскажет ему про „манну“, – сказала себе Либ. – Чудовище!»
– Тогда споем гимн? – предложил мистер Таддеус.
– Хорошая мысль, – потирая подбородок, проговорил Малахия О’Доннелл.
– Чудесно! – выдохнула Анна.
Либ предложила стакан воды, но девочка покачала головой.
Китти тоже робко подошла. Шесть человек заполнили комнатушку до отказа.
Розалин О’Доннелл начала стих:
Из земли изгнания К тебе взываю я, Мать моя Мария, Взгляни же на меня.
«Почему Ирландия – земля изгнания?» – недоумевала Либ.
Остальные подхватили – муж, горничная, священник, даже Анна из постели:
Взгляни же на меня, Жалея и любя. К Тебе сейчас взывает Твое дитя.
В душе Либ закипало возмущение. «Нет, это твоему ребенку нужна сейчас твоя помощь», – мысленно обратилась она к Розалин О’Доннелл.
Следующий стих удивительно приятным альтом пропела Китти, и складки на ее лице разгладились.
В печали и тьме Будь рядом со мной, Мой свет и спасенье, Мой страж и покой. Пусть всюду силки окружают меня, Без страха взираю на мир я. Пусть слаб я, Меня не оставит Мария.
Теперь Либ поняла: вся земля – это страна изгнания. Любой интерес, любая радость, которые предлагает жизнь, с презрением расценивались как силки для души, нацеленной на небеса.
Но силки есть и здесь. Хижина, стены которой скреплены навозом и кровью, шерстью и молоком, – ловушка, удерживающая и калечащая маленькую девочку.
– Благословляю тебя, дитя мое, – обратился мистер Таддеус к Анне. – Загляну к тебе завтра.
И это все, что он мог сделать? Гимн, благословение – и он ушел восвояси?
О’Доннеллы и Китти гуськом вышли вслед за пастором.
Никаких признаков Берна в пабе. Никакого ответа, когда Либ постучала в дверь. Может быть, он сожалеет о поцелуе?
Весь вечер она лежала на кровати с сухими глазами. О сне можно было даже не мечтать.
