– В Экс-ля-Шапеле, – подсказал я.
– Точно. Мне пришлось расквасить несколько носов, явились синие плащи и… И вот я здесь. А тут, я погляжу, не слишком-то уютно. Этих стен не касались женские руки, как бы сказала Боргхильда.
Мысль о том, что Брам с нами, что он силен и совсем недавно был среди остальных наших волков, сама по себе подняла мой дух. Но превыше всего меня обнадежили слова «Сигурд» и «замыслил». Приглашать в сообщники тех, кого я совсем не знал, было опасно, и я окликнул Стейнна, понадеявшись, что он крепок, как приличествует человеку с этим именем.
– Стейнн! Стейнн, ты жив? Ты ведь не из таких, кто сдается?
– Я жив, Ворон из братства Сигурда, – проскрипел сухой голос. – Чего тебе от меня надо?
– Я хочу перебраться поближе к моему другу Браму. Пусть твои люди мне помогут. Попроси их поменяться со мною местами.
– Они не мои люди, а Ингве. Не мешай им спокойно умирать.
– Твой Ингве – куча гнили, – сказал я. Датчанин не ответил. – Стейнн, твои люди не хотят умирать так. Не о таком они мечтали, когда сложили свои дорожные сундуки и вышли на дорогу китов. Эта смерть бесславна, она не ведет в Вальхаллу. – Последние слова были тяжелы, и я подождал, пока Стейнн осознает их смысл. – Датчане, вы хотите снова увидеть ваши корабли? Снова обнять ваших женщин? Я могу вытащить вас из этой зловонной дыры. Могу возвратить вас к жизни.
Люди задвигались, зазвенели цепи. Языки, давно прошептавшие предсмертные молитвы, вновь зашевелились в пересохших изъязвленных ртах. В темноте послышался голос Стейнна:
– Если ты и вправду можешь нас вызволить, мы с тобой. Люди Треллеборга! Соберите последние силы и помогите норвежцам. Ингве был великим воином – это знают все. Но он привел нас к смерти, а Ворон говорит, что вернет нас к жизни; так поднимайтесь, сукины дети!
Послышались звериные стоны и рычание: люди задвигали полуотмершими членами, отстраняясь и оттаскивая покойников, чтобы я мог подобраться к Браму. У нас с Пендой еще оставались кое-какие силы, и мы делали, что могли. Наконец мы рухнули на наши новые места – на пол, загаженный чужим дерьмом и загустевшей кровью.
– Ты воняешь хуже, чем подмышка тролля, Ворон, – пробормотал Брам, сверкнув в темноте зубами.
– Скоро ты завоняешь точно так же, – буркнул я. – Как то, что ты сюда угодил, может нам помочь? Ты уверен, что просто не проснулся пьяный в объятьях какой-нибудь шлюхи, после того как разбил башку священнику?
– Я? – удивился Брам и, осклабившись, проворчал: – Говорю же тебе, парень, это задумал Сигурд. Его замысел хитер – так хитер, что позавидовал бы сам Локи.
Пенда смотрел на нас, и белки его глаз блестели. С Брама сняли кольчугу и плащ. Оставшись в рубахе, штанах и башмаках, он, казалось, едва ли мог порвать наши путы. Но когда он поднял прикованную к цепи руку и развязал одну из своих толстых косиц, та как будто осталась жесткой. Расплетая ее, Медведь улыбался все шире и шире, пока не извлек кусок металла длиною в палец. Несмотря на отсутствие маленькой деревянной ручки и рамки, удерживающей лезвие под нажимом, я тотчас понял, что это. Это была ножовка с зубьями, крошечными, как у макрели, но злыми, острыми и крепкими.
– Тебе понадобится год, чтобы распилить такую цепь этой штуковиной, – каркнул Пенда.
Брам не понял англичанина, да он и не слушал его. Он пилил. Прошло несколько часов, а Медведь не прекращал терпеливо водить лезвием по тонкому железному браслету у себя на руке. Зубцы были такими маленькими, что почти не издавали шума. К тому же один из датчан заглушал их работу непрерывными стонами (у него воспалилась рана), да и другие узники, задыхавшиеся в этой темнице смерти, постоянно кашляли и бормотали. Видно, появление Брама и слова Стейнна раздули в душах несчастных последние угольки: они поняли, что пока не умерли и, вероятно, еще смогут увидеть солнце. Но, боги, до чего же медленно двигалось дело! Без ручки и зажимной рамки от пилы, укороченной вдвое, было мало толку. Скоро пальцы Брама стали скользкими от крови. Она охлаждала лезвие, не позволяя ему сломаться, и викинг не замедлял своих движений.
Он почти закончил, когда дверь отворилась, и вошли пятеро франков с горящими головнями. Обыкновенно стражники только швыряли нам объедки, собирали пустые бурдюки и, еле сдерживая рвоту, спешили унести ноги. Но на этот раз они углубились в зловонную тьму и принялись тыкать людей копьями, проверяя, кто жив, а кто мертв. Может, они собирались привести новых заключенных и прежде решили вынести трупы, чтобы высвободить место. А может, это была обычная проверка. Так или иначе, двое франков теперь стояли на расстоянии копья от того грязного угла, где, прячась в дрожащей тени, сидели мы. Если б они увидели, что Брам распилил свои кандалы, нам пришел бы конец. Медведь согнулся, стараясь скрыть руки, но стражник, заподозривший неладное, поднес острие копья к его бороде, чтобы поднять подбородок. «Все, – подумал я. – Брам – мертвец».
Вдруг раздался крик, и солдат обернулся. Какой-то датчанин изо всех сил ударил другого стражника по лодыжкам, а когда тот упал, стал колотить его закованными руками по лицу. Франки бросились помогать товарищу, но узники били и царапали их, как звери. Синим плащам приходилось отчаянно обороняться, чтобы приблизиться к соратнику. Наконец один из стражников продрался сквозь толпу заключенных и с криком вонзил копье в плечо зачинщика смуты. Другие франки, подобравшись к нему, принялись пронзать его снова и снова, а солдат, на которого он напал, отполз, подобрав факел и копье. Глаза франка были расширены от потрясения и страха, на лице блестела кровь. Вскоре все было кончено: храбрый датчанин, спасший нас от разоблачения, превратился в изрубленный кусок сырого мяса. Когда стражники уходили, в исчезающем свете мелькнуло кровавое месиво его спины, и я тихо попросил Одина забрать этого воина в Вальхаллу. Им оказался Стейнн.
Брам, как ни в чем не бывало, продолжил свою работу, и вскоре наручник спал с его запястья. Тогда он принялся за мои кандалы. Я хотел, чтобы прежде освободился Пенда, потому что дрался англичанин куда лучше меня, но Брам ничего не пожелал слушать.
– Чтобы я спас сакса раньше викинга?! – прогрохотал он.
Вопрос, кто первый, оказался бессмысленным: не успел Медведь проделать со мною половины работы, как пилка сломалась. Проклятия Брама вывели из забытья датчан, лежавших поблизости.
– Ну и что теперь? – спросил Пенда.
Я пожал плечами, а Брам, обливаясь потом, прислонился к стене. Цепь уже не сковывала его, но один он вряд ли мог многое сделать. Англичанин проворчал:
– Почему этот тупица не принес вторую половину пилы в другой косе? Или хоть в заднице.
– Скажи этому уродливому сукину сыну: если еще раз так на меня посмотрит, я откручу ему голову и подброшу ее до потолка, – рыкнул Брам, обращаясь ко мне.
– А что еще придумал Сигурд? – спросил я, про себя заметив: «Не хватало только, чтобы эти двое подрались».
Брам прикусил нижнюю губу и почесал бороду:
