Чем скорее она сделает все свои дела, тем скорее они с Джетом закроют дверь на засов и подложат в топку торфяных брикетов. Флорри наверняка уже не зайдет к ней из-за снега, не станет рисковать, а то иначе застрянет надолго.
Значит, Миррен не нужно нести наверх кастрюлю горячей воды, мыться и надевать что-то более-менее приличное. Не нужно менять коврик в прихожей на чистый, не нужно стелить на стол, как делала каждое воскресенье бабушка Ади, кружевную скатерть с вышитыми по углам мальвами. Она просто сядет на кухне поближе к железной плите и займется рукоделием, а ее компанией будут только собаки да призраки.
Старый дом был полон призраков; их голоса чудились ей в вое ветра, башмаками, подбитыми короткими гвоздями с широкими шляпками, они топали по ступенькам лестницы и по выложенным каменной плиткой коридорам. Они ей не мешали. Они имели такое же право жить в этом доме, как и она. Иногда она даже мечтала увидеть хоть на секунду своих любимых – старую Мириам, свою родственницу и покровительницу; маленькую Сильвию, но ее призрак был самым неуловимым. Миррен чувствовала, что дочка не привязана к дому, а летает над полями вместе с призрачной вереницей ее четвероногих друзей.
В последнее время она замечала, что после вечерней дойки так устает, что клюет носом, сидя у огня, как бабушка Симмс. И никого не было рядом, чтобы отругать ее за то, что она отлынивала. Ведь и когда она сидела и отдыхала, у нее всегда было чем заняться, – она штопала, чинила, вязала, распускала старые, протершиеся до дыр свитера и вязала из этой шерсти новые, теплые. У всех местных фермерш имелся запас овечьей шерсти, которую они потом пряли и красили. Вон Флорри связала тогда для Сильвии настоящее детское приданое.
Флорри всегда пыталась научить ее шить платья. Нет, держать в руках иголку Миррен умела, но вот на сложные работы у нее не хватало ни времени, ни терпения. Теперь она была довольна, что ее оставили в покое, хотя другие фермерши восприняли это на свой лад и сочли ее неприветливой и высокомерной. И вообще, по их мнению, зря этой пьянице доверили управлять фермой Крэгсайд, забрав работу у мужчин. Они глядели на нее с подозрением. Она не ходила ни в Женский институт, ни в церковь. Ее поездки в базарные дни в Скарпертон были короткими, она задерживалась только в библиотеке, меняла книги. Там всегда было искушение – ощутишь запах алкоголя, и тогда все полетит в тартарары. Впрочем, странное дело, спиртное больше не волновало ее, и ей лишь делалось грустно и досадно из-за тех потерянных месяцев.
Впрочем, Флорри права насчет ее внешности. Она выглядит чучелом в дырявом свитере и старых бриджах, но что делать, если она такая неряха. Она улыбнулась. Раздеваться было слишком холодно. Да, допустим, от нее пахло скотным двором, но кто ее тут нюхает?
Куда делись ее золотые локоны, которые дочка всегда теребила, засыпая? В них уже блестела седина, и они с помощью старого чулка всегда были туго закручены вверх от виска и примяты головным шарфом или мужской твидовой кепкой. Ее щеки были красными, обветренными; голубые льдинки глаз не пропускали ничего. Она по-прежнему держалась прямо и гордо, ее полногрудая фигура была обточена поднятием тяжестей. На ней хорошо сидели мужские штаны, а любимой одеждой была Бенова рубаха из саржи и армейская куртка, до сих пор сохранявшая запах его пота. Когда она надевала его одежду, ее это как-то успокаивало. Как будто она приняла от него эстафету и пыталась делать работу, которую делал бы он. Он был бы рад, если бы узнал, что она справлялась с ней все эти глухие месяцы. И какой ей прок от платьев и твидовых костюмов?
Она больше никогда не переступит порога церкви по доброй воле. Утешение верой ничего для нее не значило, вообще ничего. Если религия приносит покой другим, хорошо, но ей она ничем не помогла. Ее боги живут ближе к холмам, древние духи Долин; они не обещают работающим на этих высокогорных пастбищах ничего, кроме крови, пота и слез.
Погожим днем она порой слышала вдалеке колокола церкви Св. Петра в Уиндебанке, вызванивавшие часы. Курт и Дитер были католиками и, когда удавалось, ходили на службу. Все Йевеллы были непоколебимыми сторонниками Капеллы, методистской церкви, кроме нескольких ренегатов, например, Уэса и Пам, которые после переезда в город переметнулись к Церкви.
Воскресенье было для Миррен обычным днем недели, правда, таким, который она могла провести по своему усмотрению. Например, могла прочесть от корки до корки местную еженедельную газету.
Она часто поглядывала в окно на поля. Снегопад усиливался, и в ее душе зашевелилась какая-то тревога; ей вспомнилось, как прошлой зимой один из местных фермеров не вернулся домой из Уиндебанка. Его бедная жена ждала его, надеялась, потом несколько часов искала его вместе с работниками, они ходили в буран с фонарями, кричали, звали, но напрасно. Утром подтвердились ее худшие опасения… Местные газеты описали это событие возвышенной прозой: «Трагическая смерть на Уиндебанкских пустошах. Молодой фермер погиб в яростную непогоду. Бравый парень не выбрался из снегов…» Далее описывалось, как безжизненное тело Джорджа Пая было найдено почти возле овечьего загона, всего лишь в нескольких в ярдах от укрытия. Правда, газеты умолчали о том, что перед этим он, как обычно, провел ночь в пабе «Флис» и попал в буран, когда брел домой, ничего не соображая и кружась на одном месте. Глупая, бессмысленная гибель, но она знала, как легко утопить свои беды в стакане виски. На месте этого парня могла оказаться и она. В жизни любого жителя долин найдется трагедия, которую захочется стереть из памяти алкоголем.
Она была слишком взбудоражена, чтобы взять в руки газету или книгу. Из книг она предпочитала классику и поэзию: разумеется, сестер Бронте; перечитывала Диккенса в часы бессонницы. Где это она прочла, что в жизни есть три плохие вещи?
Лежать в постели и не спать.
Кого-то ждать и не дождаться.
Кому-то угождать напрасно[11].
Так и есть. Она знакома со всеми тремя. Не возвращайся, Миррен, на ту дорожку, пробормотала она. Не надо, а то вечером некому будет доить коров.
Бен проснулся и посмотрел в окно, пытаясь определить, что это за местность. Поезд стучал по рельсам, набитый воскресными пассажирами. Все тесно сидели в купе и пытались хоть чуточку вздремнуть во время длинной дороги.
Низкое зимнее солнце заливало розоватым шелковым светом каменные стенки, огораживавшие поля. Глядя на холмы, он узнал тот особенный зимний свет, похожий на мягкие отблески костра. Даже овцы окрасились в розовые и золотые тона. Пламя смягчило прозаичную суровость камня и голых ветвей. Но ненадолго, и внезапно свет пропал.
Зачарованный этим зрелищем и внезапным пониманием того, что он, должно быть, подъезжает к Скарпертону, к дорогим сердцу местам, Бен почувствовал волнение. Чей-то голос прошептал ему на ухо: «Вернись. Навести их. Снова наладь мосты, прежде чем уедешь. Помирись и выясни отношения раз и навсегда. Из Австралии будет труднее это сделать!»
Он даже повернул голову, чтобы посмотреть на обладателя голоса, но все пассажиры клевали носом и похрапывали. Бред какой-то. Докатился. Стали мерещиться чьи-то голоса.
