— С Богом!
Легонько подтолкнул в спину, и я оказался стоящим в ярком пятне софитов. Зал зааплодировал, а мною вдруг овладела злая радость, такое состояние, наверное, цирковые зовут куражом. Я полностью контролировал себя, мне было ради чего бороться. Стиснув зубы, с холодной головой. Я готов был порвать любого, кто встанет на моем пути. Ню говорила, я жесток, таким и был!
Щурясь от обилия света, направился к центру сцены. Ведущие ждали меня у стойки, но обострившееся до звериного чутье подсказывало: что-то за время моего отсутствия изменилось. Аплодисменты быстро стихли, в воздухе повисла напряженность, как бывает, когда высоко под куполом пляшет на канате презирающий страх смельчак. Цифры на табло! — понял я, другого объяснения не было, они заставили людей сжаться.
— Еще раз добрый вечер! — приветствовала меня женщина, успевшая сменить наряд с декольте на строгое, в пол, платье. Ее коллега облачился в темный костюм с бабочкой. Взяв меня доверительно под руку, чего я в принципе не выношу, он тоном фата поинтересовался:
— Ну и как вам интервью вашей супруги?
Первым мои желанием было вырвать руку, но пришлось повременить.
— Я его не слышал. Уверен, жена сказала правду! Она вообще не умеет лгать, это сильно мешает жить нам обоим. Вы ведь прекрасно знаете, ложь, как хорошая смазка, помогает колесам обыденности вертеться без скрипа.
— Интересная мысль, — хмыкнул мужчина и ослабил хватку, чем я не преминул воспользоваться, — хотя не стал бы утверждать, что многие эту точку зрения разделяют! Лично у меня ваша супруга вызывает глубокое уважение. Умная, красивая женщина, к тому же заметный государственный деятель…
Я сделал над собой нечеловеческое усилие, но смолчать не смог:
— Заметность ее, как вы выразились, объясняется убогостью фона!
Ведущий, тертый калач, оставил мои слова без комментариев.
— Вернемся к нашим баранам! По полученной только что статистике — упаси Боже, я не имею в виду голосование! — нас смотрят около семидесяти пяти миллионов соотечественников. Кол-центр получает тысячи вопросов и заявлений, как от частных лиц, так и от организаций. Если хотите, я могу вас с некоторыми из них познакомить. Вот, скажем… — мужчина взял из лежавшей на стойке стопки первый лист, — заявление руководства Государственной Думы…
Майский в кулисах отчаянно махал рукой: соглашайся, только выслушивать надоевшую жвачку настроения у меня не было. Тем более что текст, скорее всего, изобиловал моими собственными мыслями. Выполняя просьбу Феликса, я иногда накидывал идеи впрок, так сказать, на все случаи жизни. Он пускал их в оборот по мере возникавшей надобности.
Видя мою кислую физиономию, мужчина выхватил жестом фокусника из пачки новую бумагу, радостно провозгласил:
— А вот комментарий патриархии!
Но и он не вызвал у меня энтузиазма. Все, что могли сказать чиновники от церкви, было известно заранее. За последние пару тысяч лет к сказанному в Библии они ничего добавить не смогли. Сохраняя политкорректность, слушать послание Папы Римского тоже отказался, чем расстроил страдавшего за спинами ведущих Майского. Огорчение его можно было понять: между посланиями престолов христианской церкви наверняка была запланирована реклама, и теперь он ломал голову, куда бы ее вставить.
Подсластить ему пилюлю я не мог, но решение свое попытался объяснить:
— Не хочется упражняться в фарисействе! Всем этим, с позволения сказать, организациям на меня глубоко наплевать, главное для них — не упустить информационный повод донести до масс свои догмы. Им хорошо известно, что шоу в любом случае будет доведено до логического конца, в таком случае к чему тратить время на сотрясение воздуха.
Замолчал, как если бы обдумывал сказанное. И ведь правда обдумывал, потому и продолжил:
— Вы, наверное, знаете, я изучал историю, хотя та никого ничему и не учит. Она состоит из войн, резни и предательств, которые, без единого исключения, были затеяны под благородные лозунги власти и трескотню человеколюбивых призывов церкви. Посмотрите вокруг, в точности то же самое происходит и сегодня…
Ведущие смотрели на меня только что не с ужасом. Возможно, Леопольд был прав, они удушили бы меня голыми руками, но, к сожалению, сценарий этого не предусматривал.
— Есть еще послание комиссара ООН по правам… — промямлил мужчина без тени надежды и повернулся к женщине с видом просившего у матери защиты ребенка. И та не подкачала, взяла бразды правления на себя. Заметно умнее и находчивее своего породистого коллеги, постаралась свести неловкость к шутке.
— Сложный вы, Сергей, человек, вас опасно о чем либо спрашивать! — улыбнулась мило и не без кокетства. — И все же, не хотели бы вы пожить какое-то время в Центральной Африке? Не спешите отвечать, вопрос серьезный. Позвонившая в прямой эфир мадам Вамбаба считает, что учитываться должны мнения всех зрителей шоу, так сказать, на международном уровне, а пока суд да дело, предлагает взять вас к себе в наложники. Условия позволяют: дворец о пятнадцати спальнях, вилла на Лазурном берегу, личный самолет…
Я с удовольствием рассмеялся. Женщина тем временем продолжала:
— Надеюсь, карьера одалиска вас подождет! Время позднее, давайте обратимся к результатам голосования. Скажите, какой порядок цифр вы ожидаете увидеть?
И взглянула на меня так, как если бы давала понять, что это последний шанс повлиять на настрой зрителей. В самом деле, не идиот же я и должен чувствовать, что пока ничего хорошего видимое лишь из зала табло мне не сулит. Народ любит убогих, говорили ее глаза, посетуй на жизнь, прикинься несчастненьким, скажи, что надеешься на понимание людей. Я был ей благодарен. Я знал, что как-то так и надо поступить и, если не прямо, то хотя бы косвенно прогнуться. Пусть не валяться в ногах, но найти способ воззвать к милосердию…
Знал… но не мог! Что-то во мне заколодило. Не от избытка гордости — какие уж тут амбиции? — от неприятия самой этой мысли. Мне представились сотни тысяч квартир, а в них миллионы уставившихся на экран глаз, несметное количество скривившихся в самодовольной улыбочке губ и шепоток: смотрите, сейчас он начнет унижаться. Заносился, строил из себя невесть чего, а на самом деле такой же, как все мы, будет ползать, вымаливая жизнь! А я не строил и не заносился, был самим собой. Злость моя и кураж куда-то улетучились, их место заняло тупое животное упрямство. Я никому и ничего не собирался доказывать, просто не мог переступить через себя. То, как жил, что понял о жизни, не позволяло. Стоял, набычившись, и глухо молчал.
— Что ж, — развела руками ведущая, — в вашем положении я бы тоже не стала играть в угадайку! Но от прямого обращения к зрителям, вы, надеюсь, не откажетесь?
В голосе ее была только что не мольба. Я через силу улыбнулся. Выбитое моими выходками из сценария шоу входило в заготовленное русло, мне, по словам Леопольда, предоставлялось последнее слова. Стоявший все это время памятником себе ведущий уже манил рукой, приглашая взойти на похожую на трибуну платформу. Когда и как она появилась на авансцене, я не заметил. Непосредственно перед ней стояла камера с телесуфлером, бравшая меня крупным планом. Честно глядя в ее объектив, я и должен был прочесть заготовленный от моего имени текст. Скорость его прохождения по экрану управлялась с помощью пульта, пользоваться им меня и учила ассистентка.
