Клэр вскинула брови, глядя на меня, и я понял, что шутка совсем не удалась. Пришлось извиняться:
– Ну, не реагируй так… Звучит гораздо стремнее, чем мне бы хотелось.
Клэр повернулась, и наши грудные клетки оказались прижатыми друг к другу, причем я стоял спиной к Гэвину. Положив руки мне на плечи, она перебирала пальцами мои волосы на затылке. У меня мурашки побежали по коже, само Счастье накрыло меня белым теплым облаком, встрепенулось и принялось пускать слюнки.
– А можем мы, если я сильно попрошу, запретить употребление слова «писун» в нашем присутствии? – спросила она, смеясь.
Я глянул через плечо на Гэвина. Тот сидел к нам спиной и о чем-то расспрашивал игрушечного Бэтмена. Я повернулся обратно к Клэр, потом, проведя руками по ее бедрам и ягодицам, притянул к себе.
– Только если отныне ты станешь употреблять слово «член» в моем присутствии. Некоторых это очень возбуждает, – усмехнулся я в ответ.
Она прижалась ко мне, и я застонал, когда ее тело уперлось в то, что у меня возбужденно рвалось наружу.
– Ти Джей рассказал мне, как ты ему однажды двадцать долларов дал, чтоб он заставил меня произнести это.
Ну, держись, Ти Джей! Когда мы в следующий раз будем в П.О.Р.Н.О. играть, туго тебе придется! Клянусь, если не забуду, шарик прямо в глотку запулю. Коснувшись губами уголка ее рта, я покрыл легкими поцелуями щеку и шею. Добравшись до нежной кожи прямо за ухом, попробовал ее сначала губами, потом смелее языком. Клэр слегка застонала и вновь подалась ко мне всем телом. Повернув лицо так, что губы ее едва не касались моего уха, она зашептала:
– Член, член, член, ч-л-е-н, – в последний раз даже длиннее и кокетливей.
– Ты сводишь меня с ума, детка… Не буди во мне зверя, – забормотал я и, обхватив руками ее талию, прижал к себе так крепко, что она бедрами шевельнуть не могла.
На кухне затрезвонил таймер, и все мысли о губах Клэр и «члене» пришлось отложить. Я высвободился из ее объятий и помчался к кастрюле, приглашая всех на кухню, чтоб я смог закончить готовить спагетти.
Ужин прошел очень хорошо, пусть даже Клэр и приходилось каждые десять секунд напоминать Гэвину, что с набитым ртом разговаривать нельзя и нужно, наконец, не только жевать и складывать пищу за щеку, но и глотать. Никогда в своей жизни я не слышал, чтоб малыш так много болтал: он не закрывал рот, выдавая сплошным потоком информацию о чем угодно и обо всем, – но я ловил каждое его дурацкое словечко. После ужина я отправил Клэр с Гэвином в свободную спальню, а сам занялся мытьем посуды.
Спустя несколько секунд до меня донесся вопль Гэвина.
* * *
Я взяла Гэвина за руку, и мы отправились в глубь дома, где, как сказал Картер, располагалась свободная комната. Какой молодец Картер! Как мило: устроил отдельную комнату для Гэвина и уютное гнездышко – для нас.
Мы подошли к двери, и я толчком открыла ее. Гэвин шагнул внутрь – и завопил:
– НИЧЕВО СЕБЕ, БЛИН, ЧЕЛТОФСИНА!
Он вбежал в комнату, а я стояла, раскрыв рот, не в силах обрести дар речи и приструнить Гэвина.
Картер обложил игрушками все стены свободной комнаты. В углу, едрена-печь, целый дом на дереве был устроен! Дом на дереве! Как он только втащил его сюда?
Я тщательно оглядела каждый дюйм комнаты, потом проделала это еще раз, желая убедиться, что у меня нет галлюцинаций. Может, у меня температура и это мираж? Вон в углу точно не меньше сотни мягких игрушек кучей лежат, двухъярусная кровать с покрывалами, расписанными гоночными машинами, три дорожки-колеи для машинок, которые пролегли, пересекаясь, по всей комнате, стопка головоломок, столик для рисования, заваленный книжками-раскрасками и цветными карандашами, полка, уставленная разноцветными ящиками, в которых располагались легковушки, громадины-грузовики, солдатики, комплекты «Лего» и бог знает что еще. Гэвин метался по комнате, как раненый зверь, хватаясь за все подряд.
– Черт, Картер… Ну ты даешь… – пробормотала я.
Гэвин застыл на ветке дерева, по которому забирался к домику, и оглянулся на меня.
– Мам, нельзя говорррить «челт», – сделал он мне замечание.
Я, не выдержав, расхохоталась в голос:
– А вот и нет, мне можно. Мне можно говорить «черт» и «едрена». Я – взрослая, едрена-печь. Как дедушка, даже мудрее! Кому нельзя говорить «едрена», так это тебе.
В горле нестерпимо жгло и щипало, а в глазах царапались соринки – верный признак слез. Едрена-печь! Свершилось-таки. Теперь я снова растаяла от этого обормота, увязла по уши. Он купил моему… нашему сыну целый магазин игрушек. Он не сделал бы этого, если б не хотел сделать все по-серьезному. Знаю, он говорил мне, что у нас все всерьез и надолго, несколько раз говорил. Мне так хотелось ему верить, он искушал меня и дразнил одновременно. Он вынуждал меня принять самое серьезное решение в моей жизни – ведь думать-то приходилось не о себе одной. Честное слово, не могла я продвигаться дальше и обращать легкий флирт, нашу любовную игру, в серьезные семейные отношения, пока не была на все сто уверена, что он никогда не бросит Гэвина. Теоретически меня он мог бросить, отречься, передумать и не строить со мной светлое будущее, и я знала, что переживу этот удар, хоть он и лишит меня радости жизни. Но лучше вечное одиночество и смерть, чем позволить моему сыну обрести и вновь потерять отца. Оглядывая эту комнату, думая о том, как легко позволил он нам с Гэвином войти в свою жизнь и изменить ее, я поняла: у меня нет сомнений, я хочу, чтоб он стал настоящим папой Гэвина. Не на час, не на воскресенье. У ребенка должен быть отец. И я нутром чувствовала, он будет чертовски хорошим отцом.
Я улыбалась, глядя, как наш сын радостно пробует все свои новые игрушки, и не сдерживала слез, пусть себе катятся по щекам. За моей спиной послышался шорох и смущенный кашель, и я резко обернулась: Картер стоял переминаясь с ноги на ногу и засунув руки в карманы.
– Ну…э-э…что еще за беду я на свою голову накликал? Честно говоря, сначала не собирался так много покупать, но, попав в магазин, ничего не мог с собой поделать. Оказывается, Клэр, есть машинки, которые меняют цвет в воде! А еще есть мусоровоз, «Вонючка» называется. Он сам собой едет и игрушки собирает, а потом отрыгивает. А еще есть такая штука, называется «лунный песок»? Ой, а еще «водяной песок», так тот поначалу, до того, как его в воду опустить, не отличается от какой-нибудь обшивки, зато, когда его вынимаешь…
Перехватив поток его слов своими губами, я бросилась ему в объятья. Поначалу он вроде бы опешил, но тут же легко обнял меня и ответил на поцелуй. В этот поцелуй я вложила все, что скопила за годы разлуки: печали и радости, ожидание счастья, всю свою веру и всю свою любовь. Лаская его губами, я давала ему понять, как благодарна за то, что Судьба ниспослала мне такого заботливого и доброго мужчину, как он. Мы могли бы целоваться дни напролет, не переводя дыхание. Единственное, что заставило меня остановиться, это полнейшая тишина в комнате позади нас.
