Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 81
Они говорят, что он слишком маленький, и его это бесит.
Тогда он стал драться. С кем угодно. Надоело ему вечно молчать, у него словно лук внутри натягивается, и он дерется, чтобы это натяжение ослабло. Как будто стрела вылетает. И это сильнее его.
Во дворе на перемене или когда уходит из школы, он выбирает тех, кто постарше, потому что тогда он может колотить изо всех сил. Возвращается домой с разбитыми коленками, в изорванной одежде. Сюзон утешает его, переживает, Жорж говорит, что это прекрасно, советует всегда давать сдачи, только так можно стать мужчиной. Мама грустно глядит на него и качает головой, словно боится, что все это кончится для него тюрьмой.
А лук натягивается опять, сдавливает ему грудь. Ему надо кого-нибудь стукнуть.
Он уходит с собаками в леса, бегает, топчет траву на своем пути, срывает ветку и хлещет кусты, залезает на самые верхушки деревьев, орет, что все покрушит. Что он все расскажет, чтобы только не носить этот груз в своем сердце. И в голове. Он боится, что секрет раздавит его, что он не сможет больше вырасти.
Ну что такого произойдет, если в школе он напишет стишок, в котором поблагодарит отца за подаренную губную гармошку? Или расскажет кому-то про подземный ход?
Может быть, этот клубок тайн взорвется с хлопком, как петарда, и тогда наступит великое спокойствие, всеобщий мир.
И жизнь станет такой, как раньше. Когда они втроем могли гулять по улицам Сен-Шалана и есть круассаны…
Утром, когда Амина пришла в палату, Леони попросила ее достать ноты и метроном, спрятанные под кроватью, и дать ей. А вечером положить обратно.
Амина успокоила ее, уверила, что она может ничего не бояться, ее хорошо охраняют, никто не придет и не украдет у нее ноты, но Леони стояла на своем: ей хотелось исключить любой риск. «Если бы вы знали, – хотела она сказать Амине, – если бы вы знали, что для меня значит, когда я держу перед собой метроном, завожу и слежу глазами за движениями стрелки. Я не могу двигать шеей из-за гипса, движутся только мои глаза, влево‑вправо, влево‑вправо. Мне это прочищает мозги. Как дворники у машины. В голове наступает порядок. В какой-то момент появляются образы. Или разрозненные картинки, или даже целые сцены. Волны воспоминаний наваливаются на меня с немыслимой силой. Иногда вспоминаются даже эпизоды, которые я совершенно, казалось бы, забыла. Это какое-то безумие, правда?»
Она не могла рассказать об этом Амине: та бы решила, что она чокнутая.
Поэтому она молчала. Ждала, когда Амина закончит заниматься с ней, чтобы поставить метроном на маленький столик возле кровати. Она открыла черную коробку, выбрала темп andante, провернула сбоку маленький ключик и уставилась на длинную, тонкую серебряную иголку.
Звук громкий, металлический, глухой, но ее комната в самом конце коридора, и никто его не слышит.
Она сконцентрировалась на иголке, расслабилась, чтобы мысли могли течь легко и свободно.
Она ждала.
Иногда бывало так, что ничего не происходило. Так она и сидела с широко раскрытыми глазами. Смотрела на черную коробку, на шкалу с делениями: presto, allegro, moderato, andante, adagio, larghetto, largo.
Иногда воспоминания обрушивались на нее без предупреждения. Сперва отрывочные, словно куски нарезанной, как попало, кинопленки. Она иногда узнавала их, иногда они были для нее внове. Она словно бы сидела перед белым экраном, на котором показывали фильм о ее жизни.
Иногда обрывки старых картинок вызывали у нее потоки слез. Леони рыдала, стрелка расплывалась у нее перед глазами. Она останавливала стрелку. Вытирала слезы. Сморкалась. И вновь заводила метроном.
Не выключала его. Ее бросало в пот. Крутило живот. Тошнило. Но она не сводила глаз со стрелки, не пыталась защититься от неотвратимого движения, затягивающего ее, пробуждающего, уносящего далеко.
Иногда по ночам ей снились кошмары. Она просыпалась с криком на губах, билась в постели, но отказывалась от успокоительного, которое предлагала ей медсестра. Слишком боялась, что тогда воспоминания больше не вернутся.
Потому что ей казалось, что они выплывают на поверхность, чтобы вылечить ее.
В этом и заключалось чудо метронома: он проникал в затертые уголки ее памяти, расчищал их, приводил ее жесткий диск в рабочее состояние. Она чувствовала себя обновленной.
– Леони, я установлю вам кнопку сигнала тревоги в выдвижной ящик вашего прикроватного столика. Если вы почувствуете опасность, звоните.
– Спасибо, Амина.
– Это будет сделано завтра. Я лично за этим прослежу.
– Это так мило с вашей стороны…
– И не бойтесь за ваш метроном. По-моему, только вы еще и помните, для чего вообще нужен этот инструмент.
– Мне от него делается лучше, – пробормотала Леони, не решаясь сказать больше.
– Он напоминает вам о временах, когда вы играли на пианино, точно?
Первый раз, когда так получилось, она лежала в постели у себя в комнате и разбирала партитуру. «Турецкий марш» Моцарта. Барабанила пальцами по маленькому столику, не сводя глаз с метронома. Пальцы двигались по поверхности в ритме стрелки. Она напевала ноты, радуясь, что еще не забыла их.
Он продал пианино, чтобы наказать ее. Красивое пианино фирмы «Гаво», которое она привезла из дома. Это было через три месяца после их свадьбы. Она точно не помнит, но кажется, это было, уже когда они начали жить вместе с Фернандой в трехкомнатной квартире на улице Ястребов, 42, которую Рэй получил как пожарный.
Это пианино было для нее всем. Напоминало о прежней жизни, о девочке по имени Леони, которая ускользала из коридоров замка и бегала по лесам, ловила свое отражение в ручьях, чувствовала утром росу на босых ногах, вечером считала огоньки светлячков. О девочке, которая сидела прямо-прямо на табурете перед фортепиано, потом склонялась над клавишами, выпрямлялась, вливалась в музыку, разворачивала клубки арпеджио, легкая, как танцовщица на проволоке, танцовщица с маленьким зонтиком, которая летела на своих пуантах, возвращалась на проволоку, рисовала в воздухе штрихи и фигуры, бемоли и диезы. Никто не мог поймать ее на этой проволоке. Она была свободна.
Она не знала, за что он ее наказывает, но это было не так важно – ей очень не хотелось отдавать свое пианино.
– Умоляю тебя, – говорила она, – оставь мне пианино. Я больше не буду, я никогда так больше не буду. Прости меня, пожалуйста. Прямо не знаю, что на меня нашло. Я плохая, ты совершенно прав, ты правильно решил меня наказать, но, пожалуйста, только не пианино. Что угодно, только не пианино! Ударь меня, если хочешь, ударь изо всех сил, но оставь мне пианино, умоляю!
Она встала на колени, стиснула руки на груди, повторяя: «Ну подойди сюда, ударь меня, ударь, только не продавай его!»
Он смотрел на нее и не шевелился.
Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 81
