Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 78
Всё проходит… Минует и это безумное лето. Надо лишь немного подождать…
Магда распахнула дверь сияющая, возбуждённая.
– Меня приняли! – затараторила она. – Меня взяли на работу! Представляешь, как здорово! С первого собеседования! Это надо отметить!
И затанцевала с бутылкой «кабернушки» и двумя бокалами. С кухни тянуло подгоревшей картошкой.
– Правда, я молодец? Ты рад за меня, милый?
– Конечно. Ты молодец. – Я осторожно взял из её рук вино и бокалы, поставил на стол, откинув её длинную чёлку, заглянул в глаза. – Магда…
– Что, милый?
Томно улыбнувшись, она поцеловала меня, затем ещё и ещё, с возраставшей страстностью прошептала:
– Как чудесно, что ты вернулся сегодня пораньше…
– Да, я вернулся. – Проговорил я, стараясь представить вместо высветленной чёлки длинные тёмные локоны. И взгляд… Задумчивый, просветлённый, с лёгкой грустинкой… – Я обещал вернуться и вернулся.
– Замечательно! – прошептала она, обвивая вокруг моей шеи гибкие стебли трепетных рук. – Я люблю тебя. Ты первый, кому я это говорю по-настоящему…
Она умолкла. Я понял, что она ждёт ответного признания.
– Магда…
– Да?
– Я тоже люблю тебя, – ответил я, вдруг ощутив непонятную усталую обречённость.
Почему-то мне всегда казалось, что в миг, когда я произнесу эти слова, всё озарится ярким светом, и польётся музыка неведомая и чарующая, вроде той, что выводил неведомый инструмент в руках Фаддея. Но солнце зашло за угол дома, и в комнате царила сумеречная тишь, лишь за стеной вяло переругивались соседи.
Наши таки продули два-ноль. Но в конторе новостью дня стало вовсе не это, а откровения Толика относительно моего предсказания подобного исхода. Он хватал всех за пуговицы и, возбуждённо размахивая руками, вопил:
– Клянусь, Илюха вчера сразу сказал, будет два-ноль! Я про такое слышал: иногда у человека после комы появляется особый дар! Предметы на расстоянии двигать или мысли читать! Вот скажи, скажи – поймал он мой рукав, – о чём я сейчас подумал?
– Понятия не имею! – Я с трудом освободил рукав из его цепких пальцев. – Отвяжись, ради Бога!
– О голой женщине. – Телепатировал вместо меня Равиль, и Толик удивлённо заморгал. Похоже, Равиль обладал экстрасенсорными способностями.
– Балда! – досадливо бросил мне Макс, – что вчера не поставил? Мог кучу бабок срубить, и нас бы угостил.
– Нет, это атас, мужики! – пробасил Равиль. – Нормально вроде всё шло, и вдруг на шестнадцатой минуте нам забивают! Прохлопали, козлы, блин!
– Не на шестнадцатой, а на семнадцатой! – Горячо заспорил вечный оппонент Равиля Макс.
– На шестнадцатой, я сказал! Ты, блин, куда глядел!
– Ты сам куда глядел?!
– Хорош орать здесь! – перекрыл их Вася. – Работать сегодня будем, или как?!
– Или как, – пробурчал под нос Толик и пошёл вперёд.
На меня не смотрел, обиженно дулся. Он был похож на ребёнка, у которого отняли веру в волшебство. Я плёлся позади и думал, что, быть может, я поступаю неправильно, отнимая у него эту веру, и что в наше безумное время чудеса необходимы взрослым усталым циничным людям не меньше, чем малышам. И что, наверное, я должен пользоваться своим непонятным мистическим даром, а не прятать его, как скупой рыцарь свои сокровища. Но я не был готов изменить ни этот мир, ни свою жизнь, такую простую, понятную, нормальную… Невыносимую.
«Я поднимался на гору. Не на вершину, всего несколько шагов от земли, чтобы легче было видеть, слышать и говорить с людьми, собравшимися внизу. Но и эти несколько шагов дались мне нелегко. Кажется, я был слишком стар… Чья-то рука поддержала мой локоть. Я перевёл дыхание. И, когда повернулся, увидел тысячи глаз, в которых были ожидание, надежда и вера. Кто-то почтительно произнёс:
– Учитель…»
Магда застонала во сне и толкнула меня локтем. Я пробудился. Кажется, я уже это когда-то видел этот сон… Как и другие, странные, будоражащие, пугающие. Прежде, в жизни «до», я отмахнулся бы от видения как от назойливой мухи – мало ли, какая чушь пригрезится. И сейчас я отчаянно пытался поступить так же, но не получалось. Лежал с открытыми глазами, тупо таращась в потолок, размышляя над сном, как суеверная старуха. Глупо…
Всё лето пролетело как сумбурный бессмысленный сон. Как-то незаметно подступила унылая осень с непременным спутником – дождём. Мелкий и нудный, он моросил, не переставая, противной водяной крошкой, разбавлял тяжёлый московский смог затхлой подвальной сыростью. Подошёл автобус и забрал пассажиров. Но я пошёл пешком, несмотря на то, что было неблизко и довольно поздно. Я говорил себе, что хочу пройтись по воздуху, проветрить тяжёлую голову, но в глубине души знал, что это не вся правда. Мне отчаянно хотелось привести в порядок судорожно скачущие мысли, и для этого остаться, наконец, в полном, абсолютном одиночестве.
Одиночестве, высвобождающем душу…
Моя настоящая жизнь, действительность, к которой я так упрямо стремился из небытия, трёхпудовыми гирями повисла на моих ногах. Я не чувствовал ни радости, ни удовлетворения. Что-то внутри будоражило, влекло, толкало, но куда, я не знал или боялся знать. И от этого самообмана мне делалось неловко и тоскливо.
Я старался стать прежним, пытался вновь научиться получать удовольствие от простых и понятных вещей, что радовали меня прежде. Я очень старался, но что-то, засевшее внутри, отчаянно противилось моим неуклюжим попыткам. Порой мне казалось, что в моей бренной оболочке, как в коммунальной квартире, поселились два разных человека, в чём-то похожие, но в чём-то безумно разные. Что до поры они мирно соседствовали друг с другом, но в какой-то момент им стало тесно, и тогда каждый стал пытаться расширить границы своего жизненного пространства, оттесняя другого в маленькую и тёмную комнату в конце глухого длинного коридора.
Не было дня, чтобы я не думал о том, что было там…
Я вообще стал слишком много думать. Додик тогда говорил, что, пока я валялся в коме, мой мозг работал на полную катушку. Наверное, ему было невыносимо скучно в эти несколько дней телесного бездействия, и он перевыполнил план. Но я вернулся, а привычка размышлять осталась. Так обжора растягивает желудок, а потом, пытаясь похудеть, тщится отказаться от еды, но сделать это не в силах.
Я стал много видеть. Но не так, как раньше. Мне казалось, что где-то внутри у меня появилась дополнительная пара глаз, позволяющая расширить границы обозримого. И, когда я их открывал, то в скользящих мимо людских силуэтах, как на рентгеновском аппарате, видел свет и тьму. Иногда грань между ними была чёткой, порой – размытой. Реже, но встречалась тусклая серость. Свет и тьма находились в постоянном противоборстве, и подчас, когда я встречал того же человека, спустя несколько дней, границы менялись. Но света почти всегда оказывалось меньше. А от тех, в ком тьма превышала две трети, веяло таким сырым сосущим холодом, что я инстинктивно отшатывался, и ловил удивлённые и подозрительные взгляды. Больше всего света было в детях, особенно в маленьких. Порой, проходя мимо детской площадки, я ощущал столько лучистого тепла, что мне хотелось согреться в нём, и я невольно замедлял шаг. Когда я уставал от игры в театр теней, то усилием воли гасил источник этого странного зрения и говорил себе, что больше им не воспользуюсь. Но всякий раз, при встрече с новыми и старыми знакомыми, включал его, чтобы тотчас испуганно выключить.
Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 78
