— Мы уже не такие быстрые? На этот раз ведь мы имеем дело не с де Готе.
Я стал обходить его по кругу, он следил за мной глазами, хищно ухмыляясь и поигрывая клинком. За спиной, со стороны арки, мне послышалось движение, но не успел я обернуться, как Штарнберг крикнул:
— Нет, не стрелять! Займись крысами снаружи! Тут я улажу дела сам.
Он медленно наступал, блики света отражались в его глазах.
— Итак, игра еще не окончена, — заявляет Руди. — Не исключено, что твои дружки сочтут Йотунберг не таким легким орешком, как казалось. А если и нет — что ж, им предстоит обнаружить два трупа-близнеца, чтобы их оплакать! — Он сделал выпад, я парировал его и отскочил. Молодой нахал рассмеялся. — Мы не любим холодную сталь, не так ли? И с каждой минутой наша нелюбовь все крепнет. Защищайся, черт тебя побери!
Бежать было бесполезно: он тут же всадил бы мне клинок в спину. Оставалось драться. Не многие противники могут похвастаться, что видели лицо старины Флэши в битве, но Руди входит в число избранных. И ни разу мне не приходилось иметь дело с более опасным врагом. Я предполагал, что в обращении с клинком он так же ловок, как с ножом и пистолетом, что ставило его вне моей досягаемости, но мне не оставалось ничего другого, как покрепче ухватить рукоять сабли и держаться, сколько смогу. У меня теплилась лишь одна слабая надежда: раз ему так хочется пустить мне кровь, он не позволит своим парням вмешаться, отсюда появляется шанс, что я смогу сдерживать его до тех пор, пока Заптен не сломит сопротивление защитников. Как фехтовальщик я не чета Руди, но по крайней мере каптенармус Одиннадцатого гусарского кое-что вложил в меня, и потом, я был полон сил, а Штарнберг должен был ослабеть из-за ранения в голову.
Видимо, эти мысли отразились у меня на лице, поскольку он опять рассмеялся и нанес рубящий удар.
— Можешь выбрать, как ты хочешь умереть, — бросил он. — Изящный укол? Или добрый удар с замаха — такой начисто срубает голову с плеч!
С этими словами он насел на меня; я сопротивлялся как мог, пока не уперся спиной в стену. Его клинок был повсюду: то угрожая моему лицу, то груди; то с левого фланга, то на уровне шеи. Даже не знаю, как мне удалось отразить все эти уколы и выпады, так как Руди был самым стремительным человеком из всех, кого мне приходилось встречать, а кисть его была тверда, как стальная пружина. Он прижал меня к подножью лестницы и, смеясь, опустил саблю, глядя на главные ворота, откуда доносился треск пистолетных выстрелов, а пороховой дым, словно туман, наполнял холл.
— Смелее, Крафтштайн! — прокричал Штарнберг. — Это ведь всего-навсего кучка пахарей! Огня, ребята! Скиньте их в озеро!
Он ободряюще взмахнул саблей, и я, пользуясь моментом, нанес ему страшный удар в голову. Боже, я почти достал его, но в последний миг ему удалось отвести мой клинок, и вот он уже теснит меня снова. Атака была столь яростной, что мне пришлось поднырнуть под его саблю и обратиться в бегство.
— Стой и дерись, черт тебя побери! — кричит он, преследуя меня. — Вы все там такие трусливые зайцы в своей Британии? Стой и дерись!
— Чего ради? — спрашиваю я. — Чтобы ты мог похвастать своим мастерством клинка, иностранный фигляр? Поймай меня, раз ты такой шустрый! Давай же!
В любой другой день это было последнее, что мне пришло бы в голову сказать, но сейчас я знал, что делаю. Когда Руди пошел за мной, я заметил, как он пошатывается, а приняв стойку, покачивается из стороны в сторону. Его повело из-за раны и усталости, при всей скорости и искусстве запас сил у него было не сравнить с моим. Если мне удастся увести его из холла, где он может позвать своих, я получу шанс достаточно измотать противника и покончить с ним или хотя бы протянуть до появления на сцене Заптена с его недотепами-датчанами. Так что я кинулся к тюремному коридору, обзывая Штарнберга австрийским сводником, взломщиком спален, гейдельбергским сутенером и прочими именами, приходившими мне на ум.
Вполне может статься, его и не требовалось подбадривать, прозвища только веселили Руди, но он следовал за мной не торопясь: топ-топ, топ-топ, держа руку с саблей как пику, занесенную для укола. Я быстро отступал по коридору, стараясь держать его на расстоянии, и вскоре оказался на лестнице. Теперь пошло легче, потому что строитель, кто бы он ни был, хорошо знал свое дело: ступеньки закручивались спиралью вправо, так что стена прикрывала мой открытый фланг, в то время как Руди открывался сбоку.
— Ты не можешь бежать вечно, — кричит он, рубя тыльной стороной.
— То же самое говорили Веллингтону, — отвечаю я, приняв удар гардой. — И где только тебя фехтовать учили, паяц опереточный?
— Собака лает, — хохочет он. — Дай-ка выйдем на ровное место, тогда поглядим, как ты умеешь фехтовать, не прячась за стенкой.
Руди опрометью кинулся вниз, держась у стены, и мне пришлось отпрыгнуть и помчаться вниз сломя голову. Он висел у меня на плечах, но я отмахнулся парой круговых и скатился по ступенькам. Споткнувшись на последней из них, я сумел восстановить равновесие как раз в тот момент, когда Штарнберг вслед за мной спустился на площадку.
— На сей раз ты влип, актер, — говорит он, останавливаясь, чтобы отбросить прядь волос с глаз. Дышал он тяжело, но и я тоже: если у него не иссякли силы, со мной скоро будет все кончено. Руди медленно приближался ко мне, описывая саблей неспешные круги; потом вдруг прыгнул. Дзинь-дзинь, и я подался назад под его напором. Мы были в низком подвале, со множеством колонн, за которыми можно было петлять, но сколько я ни пытался, он все равно постепенно теснил меня к освещенному арочному проему, ведущему в караулку и темницу Карла-Густава. Бился Руди в полную силу, его клинок мелькал, словно сделанный из ртути, и самое большее, чего мне удалось достичь, отступая к освещенному месту, это сохранить в неприкосновенности свою шкуру.
— Бежать почти уже некуда, — говорит он. — Знаешь ли ты молитвы, английский трус?
Я был слишком занят, чтобы отвечать на колкости: пот лился с меня ручьями, а правая кисть невыносимо болела. Но и у него дела шли не лучше: его сабля рассекла воздух в неудачном замахе, и он пошатнулся. В отчаянии я решился на знаменитый фокус старины Флэши: резкий тычок в лицо, мощный пинок в промежность и сокрушительный рубящий удар сверху вниз саблей. Но пока я ходил в школу, Руди уже заканчивал университет: шаг в сторону, и мои тычок с пинком прошли мимо, и не отложи я свой коронный удар в пользу нетрадиционного парирующего движения в купе с воплем испуга — мне бы настал конец. Но даже так острие его сабли успело рассечь мне левое предплечье. Он приостановился, чтобы перевести дух и поиздеваться надо мной.
— Значит, так вот дерутся джентльмены в Англии? — говорит. — Не удивительно, что вы побеждаете в войнах.
— Кто бы говорил: сам исподтишка тыкаешь, как уличный мальчишка, — мне было не по себе после пережитой опасности, и я был рад передышке. — Ты когда в последний раз честно дрался?
— Дай-ка вспомню, — говорит он, снова становясь ангард и проводя пробную атаку. — Году в сорок пятом или сорок шестом — я тогда молодой был. Но до тебя мне далеко.
