Она взглянула на редеющие волосы Билла и утвердительно кивнула:
— Вижу, что скоро то же самое будет и с вами. Мне искренне жаль вас.
— Бетти, ты можешь остановиться? — Штумм встал из-за стола. Он действительно выглядел старым и утомленным.
— Я могу остановиться, — ответила миссис Штумм, — но это не отменяет того факта, что мистер Чалмерс застал нас здесь.
— Я уволен, — сообщил Билл.
— А, вот как, — протянула миссис Штумм. Она вскинула брови и посмотрела на мужа: — Вот как. Ты не сказал мне об этом, Харви. Ты не сказал мне, что вы только что уволили мистера Чалмерса. Значит, тебе вообще не на что рассчитывать. Мистер Чалмерс все разболтает, чтобы успокоить свою душу.
— Билл! — патетично воскликнул Штумм высоким, почти писклявым голосом, впервые назвав Чалмерса по имени. — Я прошу вас.
Билл даже не взглянул в его сторону.
— Я не стану ничего рассказывать, — сказал он. — Мне вообще наплевать на это.
С этими словами он повернулся и вышел из кабинета, закрыв за собой дверь. Он задыхался. Добравшись до конца коридора, он прижался щекой к окну и принялся смотреть на исполинскую черноту неба, сияющие огни города и на узкую светлую полоску, где темное небо соприкасалось с темным морем. Если бы мог, он бы выпрыгнул из окна, чтобы лететь десять секунд в черном воздухе, который наполнил бы его рот, вычистил бы все его внутренности. Как хочется быть чистым! Наверное, он был бессердечен со Штуммом. Он даже не поговорил с человеком, который невольно разделся перед ним догола. Надо было что-то сказать, коснуться его плеча. Внизу мигнула цепь уличных огней, казавшихся с такой высоты сверкающей жемчужной нитью. Боже мой, о чем он думает? Ведь уволили его, а не Штумма. Штумм уже, без сомнения, зарядил свой пистолет. Теперь он ненавидит Билла.
Все еще дрожа, Билл вошел в свой кабинет, включил свет и начал бездумно собирать на кресле картонные коробки. Словно впервые в жизни он увидел эмблему «Ральфа Моргана» — три летящих аиста — и подумал, не оставить ли ему все вещи следующему обитателю кабинета, вместо того чтобы тащить их в Лексингтон. Взор Билла блуждал по офису. Вот настольная лампа, которая постоянно его раздражала. Вот виндзорское кресло, которое Мелисса подарила ему на тридцатипятилетие. Вот коврик, который он выиграл в колледже на соревнованиях по покеру. Вот бежевый гэйтуэйский компьютер. Все служебные файлы были стерты в тот день, когда Билла уволили с работы. Устало вздохнув, Билл упал в кресло.
Два часа спустя, опустошив ящики столов и полки стеллажей, Билл выставил у двери восемь пронумерованных картонных ящиков. Когда он направился к выходу, ноги его подкосились, и он рухнул на пол. Как он устал! Окинув прощальным взглядом кабинет, в котором провел последние девять лет жизни, он выключил свет. Проходя в последний раз по коридору, остановился возле кабинета Штумма. Там было тихо и темно.
Выйдя на тротуар, Билл почувствовал, как тяжелы и медлительны стали его ноги. Он мог продвигаться вперед мелкими шажками, словно древний больной старик. Оглядев пустынную улицу, он испытал громадное облегчение от того, что никто не видит его позора и унижения. Билл никогда не работал по ночам так поздно, даже будучи студентом, и сейчас чувствовал себя совершенно измотанным. Дважды он падал, не испытывая боли. У него просто подкашивались ноги, переставая служить опорой, и тротуар вдруг оказывался очень близко от лица. От асфальта пахло жженой резиной и черным хлебом.
ФОНАРНЫЕ ОКНА
Дождь стучит по крыше. Щемящая грусть на подернутой дымкой полузабытья границе сна и бодрствования. Сновидения отступили, сознание рухнуло в бездну небытия. Билл медленно открыл глаза. Сегодня пятница. Нет, суббота. Идет дождь. Слышится шелест автомобильных шин по мокрому асфальту. Внизу, на первом этаже, о чем-то громко спорят двое мужчин. Изредка слышится голос Мелиссы. Потом раздается рев электрического инструмента на крыше.
— Мелисса! — зовет Билл. Ему очень хочется, чтобы она лежала сейчас рядом с ним, в сероватом, тусклом свете спальни. Проходит несколько секунд, и он понимает, что произнес имя жены лишь мысленно. Кровать хранит запах ее тела.
Цифровые часы на туалетном столике показывают точное время. 9:38. Девять часов тридцать восемь минут, утро субботы, двадцать третьего августа, еще одного дня пустоты. Прошло четыре дня с тех пор, как его уволили с работы.
В голове шумело, как всегда, после дурно проведенной ночи. Билл встал с кровати и тотчас упал на пол, ноги отказались служить ему. Опустив глаза, он увидел кровоподтеки. Из синих они превратились в багровые и коричневатые. «Какого цвета бывают другие, честно заслуженные, синяки?» — с горечью подумал Билл.
С пола столы и стулья казались изогнутыми под странными, причудливыми углами. Потолок исчез из виду, скрывшись в полутьме. Как будто в первый раз Билл увидел клен, растущий напротив окна спальни. Дерево вдруг показалось ему необычайно изысканным и живым. Капли дождя, приставшие к листьям, словно крошечные линзы, увеличивали мельчайшие прожилки и зазубринки, размывая и приближая к глазам синеву и зелень плавно перетекавших друг в друга поверхностей. Казалось, все дерево, мерно покачиваясь, плывет по воздуху. На короткое время Биллу почудилось, что и сам он, как когда-то в детстве, плавает среди зеленой листвы. Лето нахлынуло как океан. Вспомнилось дерево на заднем дворе дома и он сам, сбросивший одежду и голышом бегающий вокруг дерева под теплым дождем, разбрызгивая грязь и слыша в отдалении едва различимый голос матери, зовущей его обедать.
Застонав, он встал на четвереньки и всмотрелся в синий рисунок вздувшихся на руках вен. Он попытался подняться — и снова упал на пол, на этот раз поранившись об острый край постельника. Он не почувствовал боли, но на руке образовался длинный порез, мгновенно наполнившийся кровью. Почему тело изменяет ему так молчаливо и деликатно? Пусть бы все произошло быстро и сразу, с муками и болью. Билл посмотрел на ноги, которые перестали быть его частью, превратившись в мертвые ходули циркового клоуна. Значит, что-то в своей жизни он делал не так. Да, и теперь ему придется принять это унижение. Он совершил какой-то мерзкий и неверный шаг, за который тело карает его, отказываясь подчиняться его воле. Но в чем заключался этот шаг? В мозгу мелькнула мысль о том, что бесполезные конечности ампутируют. Для того чтобы отрубить эти бесчувственные ходули, не потребуется никакой анестезии. Он и сам мог бы отрезать свои ноги, если бы под рукой оказался достаточно острый нож. Да, он мог бы сделать себе ампутацию прямо на кухне. Он бы отрезал себе все, на что больше нельзя положиться, чему нельзя больше доверять. Ему всего сорок лет, но жизнь уже обманула его, обманула в самом начале пути. Ведь он испытывает сейчас страх смерти, страх медленного умирания. Да, он умирает гораздо медленнее, чем его отец, который ушел из жизни быстро и легко, упав на вечно пахнувший столярным клеем пол своего темного кабинета. Мелисса. Он позвал ее или только мысленно произнес ее имя? Он спасется, если коснется сейчас ее прохладной кожи.
В окно ворвалась волна холодного сырого воздуха. Билл задрожал и, ухватившись за столбик кровати, сумел подняться и сесть на край постели. Кровь из раны тонкой струйкой полилась на белые простыни. Голоса внизу стали громче. Мистер Терджис, архитектор, громко упрекал кого-то за упущения при монтировке нового фонаря, который установили не по его плану. Визг сверла стих. Мистер Терджис что-то прокричал, и инструменты снова заработали на всю мощь. Зазвонили телефоны, и их звук был похож на крики задыхающегося, тонущего животного, изо всех сил пытающегося вдохнуть хоть немного воздуха.
