Когда Хуан снова появился с котелками, у дона Педро вырвался стон. Он хотел, чтобы его мысли вырвались за пределы убежища, чтобы его душа выскользнула из этой дыры и убедилась, что существует путь к его спасению; но разум не подчинялся ему и намекал, что лучше бы ему было пустить себе пулю в лоб. Теперь у него не оставалось даже такого выбора, поскольку Хуан отнял у него пистолет, чтобы спрятать его, как он сказал, в дупле одного из деревьев в лесу. Он вновь застонал. Ему было непонятно поведение Хуана. Он не мог объяснить себе его упрямство. Как это парень мог заставлять его есть яблоки и морковку? Это было невозможно. Для него они воняли так же, как экскременты в широком котелке. Как и отросшая борода, волоски которой прежде были твердыми и жесткими, а теперь стали вялыми, вонючими. Его тошнило от них. Хуан заметил его смятение «Скоро мы отправимся во Францию, – сказал он. – Мужайтесь, осталось совсем немного».
Он погрузился в безмолвие. У него было впечатление, что пол тайника провалился и он снова оказался под землей, как в молодости. Но в этой проклятой дыре не было ни золота, ни серебра; только яблоки и морковка. Как это уже случилось с ним несколько дней назад, в голове у него начали роиться имена, люди из прошлых времен, умершие люди: его брат, индейский вождь Йолиншуа из Виннипега, учителя Маурисио, Бернардино. Особенно Бернардино, его несчастный друг, который не сделал ничего дурного, кроме того, что писал стихи, и за это его убили прямо у него на глазах. «Еще одна неделя здесь, и я сойду с ума», – сказал он Хуану. «Еще три дня, и мы отправимся во Францию», – пообещал ему юноша.
Хуан принес лестницу и помог ему выбраться из убежища. Затем при свете свечи они спустились на кухню и сели за стол. Хуан приготовил ему горячую кукурузную похлебку, и он принялся за еду, неспешно орудуя деревянной ложкой. «Я получил приказ отвести двадцать коров в зону фронта, и мне выдали два пропуска. Один для меня, а второй для погонщика. Вы будете погонщиком. Но не волнуйтесь. Вы сможете проделать почти весь путь верхом на коне».
Дон Педро выразил согласие и отодвинул подальше свечу, стоявшую на столе, потому что ему мешал свет. Он продолжал поглощать кукурузную похлебку. «Я рассчитываю, что с коровами и всем прочим нам понадобится часов десять, чтобы добраться до того места, куда меня просили прибыть, – объяснил ему Хуан. – Так что если мы выйдем рано, то к ночи будем уже свободны. И французская граница оттуда в двух шагах. На следующий день вы сбреете бороду, и мы пойдем есть омара». – «И о банке не забудем», – добавил дон Педро. «Заканчивайте побыстрее, нужно собираться», – сказал Хуан. «Я ем. Подожди немного». – «Уже давно пробило четыре часа утра, а нам еще много что надо сделать». Снаружи донеслось мычание коровы. «Я не встану, пока не доем похлебку», – упорствовал дон Педро.
Когда они вышли из дома, Хуан заставил его обойти загон для коров, чтобы посмотреть, может ли он идти. Затем отвел его к излучине речушки. «В этом месте вода будет вам по пояс. Помойтесь как следует», – сказал он, протягивая ему хозяйственное мыло и полотенце. «Ты сделаешь большие деньги, когда поедешь в Америку. Ты очень организованный человек». – «То же самое говорит мне моя сестра». – «А где она сейчас?» – «Останется до моего возвращения в доме у нашей двоюродной бабушки. Она устроилась в швейную мастерскую. Будет портнихой».
«Интересно, вода холодная?» – спросил дон Педро, глядя на речушку. «Да уж, дядя. Но если быстро двигаться, то и не заметите». Хуан казался очень спокойным. «Дядя? Что же, теперь я буду твоим дядей?» Хуан кивнул головой. Он смеялся. «Моим дядей и погонщиком волов», – добавил он. «Скажи мне, племянничек, что тебя так веселит?» – спросил дон Педро. Он постепенно приходил в себя. «Извините, что я вам это говорю, но меня смешит ваш вид. Сами скажете, когда посмотритесь в зеркало».
Он несколько раз намылился и несколько раз погрузился в воду. Выйдя из речушки, он почувствовал себя совершенно обновленным и направился к дому почти совсем голый. Пройдя несколько шагов, он остановился: впервые за долгое время, впервые с тех пор, как его попытались убить, его уши были открыты. Он мог слышать шум южного ветра в лесной листве, а также служившее ему аккомпанементом, своеобразной приправой пение жаб. Вин-ни-пег-вин-ни-пег-вин-ни-пег, повторяли они снова, но на этот раз энергично, в охотку. Жизнь, вне всякого сомнения, была прекрасна.
Хуан привел ему в порядок бороду и подстриг волосы ножницами своей сестры. Затем попросил отдать ему одежду, которая была на нем, «чтобы сжечь ее как можно быстрее», а вместо нее дал ему рабочую одежду крестьянина. «Больше всего мне жаль шляпы», – сказал дон Педро. «Погонщику больше подойдет старый берет. Но вы не волнуйтесь. Я оставлю ее в тайнике как воспоминание, – ответил Хуан. Потом с другим выражением лица добавил: – Пришло время взглянуть на себя в зеркало, дон Педро. Уже достаточно светло». Действительно светало.
Он не узнал себя. Из зеркала на него смотрел мужчина с усталым лицом и белой бородой, не худой и не толстый, казавшийся старше его. «Патрули ищут толстого, хорошо одетого мужчину. Но такого мужчины уже не существует», – сказал, улыбаясь, Хуан. Дон Педро продолжал смотреть в зеркало, стараясь привыкнуть к тому, что он видит. «Теперь я понимаю, почему яблоки и морковка. Все прекрасно продумано. Но ты безжалостный человек. От небольшого отступления от диеты я бы не растолстел». Он вновь внимательно осмотрел старика, отражение которого было перед ним. «У вас в доме есть весы?» – спросил он. «Возле конюшни есть старые. Думаю, они еще работают».
Он узнал, сколько он теперь весит, пока Хуан снова готовил кукурузную похлебку: 94 килограмма. Тот вес, который был у него в молодости, – почти на двадцать килограммов меньше по сравнению с тем днем, когда его забрали из гостиницы. Где мой блокнот?» – спросил он Хуана, когда они завтракали. «Я сжег его вместе с одеждой. Вы же знаете, теперь вы мой дядя… мой дядя Мануэль. А мой дядя Мануэль не способен написать ни одной буквы. Он всю жизнь не делал ничего иного, кроме как ухаживал за скотом». – «Я уверен, что ты сделаешь хорошие деньги в Америке. Ты очень сметливый. Но мне жаль блокнота. Мне бы хотелось знать, сколько яблок и морковок я съел за то время, что сидел в этой дыре». Хуан показал на настенные часы. Было семь часов. Время собирать коров в стадо и отправляться в путь.
По дороге дон Педро различил в лесной листве красные пятна. Приближалась осень. Он подумал, что останется во Франции до конца зимы, а весной вернется в Америку. Он был спокоен и убежден в том, что его план увенчается успехом.
Ему довелось испытать последний приступ страха: когда они покидали окрестности Обабы, их остановил патруль, и он лицом к лицу столкнулся с солдатом, у которого был дядя в Ванкувере. «Ох, дедушка! Это в ваши-то годы вам все еще приходится работать!» – сказал ему парень. Дон Педро жестом изобразил покорность судьбе и продолжил свой путь с улыбкой на губах.
Обугленная щепка
I
«Надеюсь, ты еще не разучился играть на аккордеоне», – сказал Анхель, появляясь в дверях моей комнаты. Я продолжал заниматься своим делом, укладывая в сумку летнюю одежду, не глядя на него. «Я спешу», – сказал я. Был конец июня 1970 года, и после успешно сданных экзаменов за четвертый курс ВТКЭ впереди у меня были три долгих месяца каникул; однако минуты и часы, которые я вынужден был проводить на вилле «Лекуона», становились для меня все более невыносимыми. Я хотел как можно скорее перебраться в Ируайн.
