О'кей. Теперь включить зажигание, и вперед. Но руки не слушаются, они по-прежнему лежат на коленях. Пальцы все крутят фонарик, включат-выключат, включат-выключат, точно пытаясь отсрочить то, что грядет.
Я боюсь.
Приходится это признать.
Боюсь дома в лесу.
Боюсь темноты.
Боюсь одиночества.
Боюсь Мод и Магнуса по ту сторону озера.
Может, остаться в Йончёпинге и заночевать в гостинице? Заглядываю в кошелек, там только пятисотка и несколько двадцаток. Не хватит. А ни банковской, ни кредитной карты у меня пока нет.
Значит, либо ночевать в машине, либо в своем доме. Одно из двух.
Но руки не слушаются, лежат как лежали.
Мэри захлопывает дверь, едва Торстен вышел, а потом поспешно запирается на замок.
Снаружи доносится громкий выкрик — но без ответа. Через секунду в дверь снова звонят.
— Мэри, — говорит снаружи Хокан Бергман. — Мэри! Я знаю, что ты там. Открой. Ты сама понимаешь — лучше бы тебе показаться.
Мэри издает смешок. Неужели?
В дверях кухни вдруг возникает Аннабель — рукава джемпера закатаны, она вытирает руки полотенцем.
— Что происходит?
Мэри, схватив газету с полки под зеркалом, тычет в нее пальцем. Получается неплохо, кажется, она сумеет промолчать всю оставшуюся жизнь.
— «Экспрессен»?
Мэри не нравится этот внезапный блеск в глазах Аннабель. Возбуждение. Несомненно. Неужели барышня грезит о славе? Неужели она — выражаясь на редакционном сленге — СМИ-озабоченная?
— Что им нужно?
Сказать ей, что ли? Мэри, поколебавшись, решает хранить молчание. Тычет в сторону двери Сверкера.
— Хотят со Сверкером поговорить?
Мэри кивает.
— А он что?
Мэри качает головой. Аннабель наморщила лобик и вдруг стала похожа на строгую куклу.
— А вы его самого-то спрашивали?
Мэри поднимает руку. Вот этого не надо! Но Аннабель уже отвернулась и идет к двери Сверкера, она даже успевает постучать, прежде чем Мэри хватает ее за плечо.
— Пустите, — Аннабель снова стучит. — Не трогайте меня.
Ответа нет. В дверь опять звонят, но в комнате Сверкера — тишина. Наверное, он спит. Аннабель стоит, склонив голову набок. Ждет. Мэри стоит у нее за спиной, сама не зная — не то оттолкнуть девчонку, не то снова положить руку ей на плечо. Аннабель разворачивается.
— Я намерена с ними поговорить.
Мэри качает головой. Аннабель отпихивает ее.
— Не вам решать за Сверкера. Я ведь знаю, как у вас с ним.
Ничего ты не знаешь, дура чертова! Ничего!
Эта мысль — ярко-красная и жгучая медуза, она тянется щупальцами к Аннабель, и спустя наносекунду Мэри уже почти влепляет ей пощечину. Но в следующий миг удерживается, это означало бы подарить Хокану Бергману еще одну новость, а не хотелось бы. И вот Мэри стоит, уронив руки, и смотрит, как Аннабель идет к входной двери. Девчонка торопливо проводит рукой по волосам и тянется к ручке двери, расправив плечи и изобразив легкую улыбку.
— Добрый день.
Высокий девчачий голос звучит теперь приглушенно и чувственно.
— Чем я могу вам помочь?
Хокан Бергман отвечает не сразу, видимо, от изумления, что дверь все-таки открыли, он не сразу соображает, что сказать. Но в следующий миг это проходит.
— И тебе добрый, — говорит он. — Звать меня Хокан Бергман… А что, папа дома?
Аннабель издает смешок.
— Сверкер? Он мне не папа. У них нет детей.
Хокан Бергман напускает на себя тон, от которого его жену затрясло бы. Игривого дядюшки.
— Ну да, конечно… Как же я не понял! Ты слишком хорошенькая.
Аннабель фыркает.
— Я помощница из патронажной службы.
— Чья?
Аннабель снова фыркает.
— Сверкера, конечно. У нее нет помощников.
— Но ведь она теперь тоже не совсем здорова?
— Амнезия, что ли? Нет, с этим помощников не полагается.
— Так ты им обоим помогаешь?
Вместа ответа — тишина, достаточно долгая, чтобы вместить в себя гримасу. Аннабель стоит спиной к двери, но Мэри видно, что Хокан Бергман улыбается еще шире.
— Это Юхан, — говорит он. — Мой фотограф. Ты нас не впустишь?
— М-м, — отвечает Аннабель. — А что вы хотите?
— Мы хотим поговорить со Сверкером Сундином. И с тобой.
— Взять интервью?
— Именно.
Аннабель делает шаг назад, у Мэри отваливается челюсть. Не может быть! Чертова дура собирается впустить Хокана Бергмана в дом? Она что, совсем рехнулась? Но нет, Аннабель снова останавливается.
— Я должна спросить у него.
— Да, будь добра, — говорит Хокан Бергман.
— Но только сперва я сниму тебя разочек, — говорит фотограф.
Аннабель восторженно фыркает.
— Меня?
— Да, только подойди поближе. Тут освещение получше.
Хитрый ход! Едва Аннабель делает шаг вперед, как Хокан Бергман входит в дверь. И вот он уже стоит в холле и улыбается.
— Привет, Мэри, — говорит он. — Я знал, что ты образумишься.
Меня не существует, думает Мэри. Какое счастье, что меня не существует.
Э нет. Так легко ей не отделаться. Тысячу раз она не позволяла мне прокрасться из моей жизни в ее. Теперь моя очередь. И я сижу не шевелясь, не поворачивая ключ зажигания, и пялюсь в кромешную тьму. Я вижу Хокана Бергмана, стоящего у Мэри в холле. Волосы малость поредели, но старая замшевая куртка все та же. Локти вытерты до блеска, это заметно, когда он роется в карманах в поисках ручки и блокнота. Вот он сует ручку в рот и снимает колпачок, зажав его в зубах, словно черный мундштук, и улыбается еще шире.
Хокана Бергмана не назовешь плохим журналистом. Отнюдь. Он хороший журналист. Серьезный. Он не роется в грязном белье, не интересуется дешевыми сплетнями, он пишет о действительно важных вещах и всегда тщательно проверяет факты. И тем не менее он стоит в холле у Мэри и улыбается весьма специфической улыбкой.
Какова его цель? Что им движет?
Полагаю, он бы с легкостью провел десятиминутный доклад о собственных мотивах, он повернулся бы к воображаемой публике и на полном серьезе объяснил, что все это крайне неприятно, но он вынужден так поступить. Он, разумеется, сожалеет, что это будет иметь болезненные последствия для такого давнего коллеги, как Мэри, но — увы — что делать! У него есть поручение — высказанное, от редакции, и невысказанное, от читателей, — затрагивающее самое существо его профессии, а именно — обнажить то, что Мэри пытается спрятать. Никто не может отрицать несомненного общественного интереса к расследованию того, как повлияли весьма специфические обстоятельства частной жизни министра международного сотрудничества на принимаемые решения и как они же воздействовали на проводимую политическую линию. Чтобы ответить на все вопросы, сведения об этих самых обстоятельствах приходится добывать буквально по крохам. Увы. It's a dirty job but somebody's got to do it.[54]
