Бух, где ты? Где ты, несносный баскетболист, соратник Сперанского, добрый мой жид, спаси меня. Где мне тебя искать?
Нужен новый ИНТ. Или НАТ?
У меня не осталось бюджета на это кино. Любая новая сцена — это затраты. То, что я начинал столь размашисто, ретиво и рьяно, теперь рассыпается в прах. Пепел из подвального таза оседает на Москву, притворяясь тополиным пухом.
133
ИНТ. СТОЛОВАЯ УНИВЕРСИТЕТА. ДЕНЬ.
За тем же самым столиком, что пошатывался на алюминиевых или дсп-шных — какая теперь разница? — ножках когда-то, в начале бойкого сценария, если кто его еще помнит, сидят Бух и Я.
Уже начало сентября. Я не написал ни строчки. Яждал Буха, пропавшего с лопатой в археологической экспедиции за уральским хребтом. Теперь он вернулся, оставив сибирскому цирюльнику на память два зуба, изможденных сухарями и докторской диссертацией. Взамен получил скудную пачку сторублевок и недельную лихорадку в больнице на болотах.
Бух преподает историю первой половины XIX века, так же носит с собой вилку, завернутую в салфетку, по выходным играет в баскетбол со студентками из общежития. У него трое детей, жена из Перми, почти законченная книга об императрице Елизавете Алексеевне. Он лысеет, и кудри под натиском пустыни отступают все дальше к затылку.
— Бух, милый мой, ты же писал кандидатскую диссертацию о нем.
— Милый? Это новое слово в твоем лексиконе. — Бух кивает двум бедно одетым курсисточкам.
— Не суди меня, Бух. Я уже проклят.
— Да что за страстные речи, Саша?
— Бух, я не могу рассказывать, прости. Помоги мне сделать этот сценарий. Это последнее, что меня удерживает от броска с 23-го этажа. Хиштербе.
— А в электричке тогда ты выглядел так бодро. Так уверенно.
— Какой электричке?
— Когда я шел с газетами.
— Какими газетами?
— Ты действительно не помнишь?
— Не помню.
— Я продавал газеты.
— Ты? Газеты?
— Да, мой старший сын этим подрабатывает. А тогда заболел. Мне пришлось его подменить.
— Ты всегда был очень ответственный. Бурново тебя так за это ценил… — Я касаюсь волос на затылке. — Вспомнил! Там в газете еще было интервью с Марком Энде, да?
— Может, и было.
— Бух, помоги. Я не могу сам работать с литературой: пытаюсь читать и не различаю смысла слов. У меня есть твоя книга «Старец», я нашел в архиве твою кандидатскую, но кроме слов «Первая глава» не понял больше ничего.
— Там сначала «Введение».
— Может быть. Я не воспринимаю текст.
— Покажись врачу.
— Бух, почему ты стал такой жестокий?
— Я? Ты, сценарист-убийца, меня называешь жестоким?
— Ты же не видел ни одного моего фильма. Ни одного.
— Жена смотрит. И сын старший. Я прихожу домой очень поздно и не могу этому препятствовать.
— Больше я никого не убью. Клянусь тебе. Клянусь светлым именем Брунгильды.
— Саша, а теперь серьезно. Как я могу тебе помочь?
— Ты будешь моим консультантом. Я отдам тебе половину гонорара. Он очень большой, поверь мне. Я самый высокооплачиваемый сценарист Москвы. Вам не надо будет ходить по электричкам. Ты поедешь с женой и детьми на море. В Италию. Ты был в Италии?
— Не был.
— Любой русский должен хотя бы раз побывать в Италии.
— Я не русский. Забыл?
— Неважно. Поедете на море. Нет, не надо про море… Бух! Чем еще тебя заманить?
Бух берет свою вилку и оглядывается:
— Интересно, пельмени еще остались?
Я выхватываю вилку из его долговязых пальцев, бросаю в сторону. Звона не будет, не ждите: здесь вам линолеум, а не каменный пол бойлерной. Бух безмятежно поднимается, в несколько шагов настигает беглянку, поднимает ее, рассматривает, как экспонат. Вытирает салфеткой, которую подносят трогательные руки студентов, убирает во внутренний карман. Возвращается, но не садится, смотрит на меня, улыбается:
