На ментальное «ты» они перешли незаметно для самих себя, к концу второго месяца сотрудничества, когда успешно завершили сборку опалубки и закачали первый бетон в опору несуществующего проекта. Еще через пару недель, когда они перешли к вопросам исследования будущих нагрузок виртуального висячего моста, где конструкторский интеллект Марка Самуиловича развернулся во всю ширь научного фронта, начала созревать и Клэр.
— А тебе известно, что ты гений, Марк? — спросила она его за ланчем.
— Да, — серьезно ответил он, — исключительно благодаря ученикам, потому что, когда объясняешь что-либо, сам начинаешь наконец понимать, в чем там дело.
Оба засмеялись, и Клэр поняла, что влюбилась в русского мостовика по самые опоры (быки, устои). Этим же вечером они ужинали у Клэр в ее крохотном студийном апартаменте на окраине Далласа, недалеко от того места, откуда началась Марикова американская жизнь, и он не мог не рассказать ей об этом, а еще обо всем, что было дальше, и о своем долларовом циклоне, и об Айвановом математическом гении, и о смерти отца в русской Москве, и о нынешнем его вынужденном мужском одиночестве; и не могли они никак наговориться, и пили все время текилу, и Клэр слушала и наслаждалась Мариковыми рассказами, потому что были они из незнакомой совершенно ей жизни, далекой и чужой, но чрезвычайно интересной и возбуждающей воображение, а потом выяснилось, что уже поздно и за руль садиться неправильно, но также обнаружилось, что ничего в том страшного нет, что нельзя вести машину, так как места, чтобы переночевать, несмотря на малое жилое пространство, все же хватит на двоих, и проблема, в общем, не такая уж большая…
Проснувшись утром в обнимку с Клэр, доктор Лурье сообразил, что роман его больше не виртуальный, как повисший над несуществующей пропастью мост, а вполне конкретный и по-настоящему начавшийся. Его можно потрогать рукой, погладить по волосам, прижаться к нему щекой, к любой выбранной по своему желанию смуглой точке, и измерить там же температуру. Это открытие поначалу поразило его самим фактом существования, непосредственным наличием его в окружающей привычную действительность среде, устоявшейся и необратимо затвердевшей, как высокопрочный железобетонный опорный бык. Но наиболее для Марика неприятным в его утреннем прозрении оказалось то, что Клэр в самом непосредственно женском смысле оказалась значительно привлекательней его любимой жены Ирины Леонидовны — в постели, разумеется, если называть вещи своими именами. И поскольку к этому времени список сексуальных партнерш Марка Самуиловича все еще, открываясь его одноклассницей Иркой Заблудовской, заканчивался его же аспиранткой Клэр Гарсия и в промежутке между ними раскинулась аморальная пустошь, то из двух женщин, даже если сделать скидку на память, наиболее волнительной для него получалась все-таки не Ирина.
Объясняться они с Клэр не решились, но зато точно знали оба, что сдвинулись в одном и том же направлении и что движение это вдоль получившейся линии может развиваться с произвольной скоростью, если не с ускорением. Все последующие дни они встречались ежедневно, оставаясь на ночь либо у Клэр, либо тайком от соседей у него, и мечтали, что вырвутся когда-нибудь на неделю туда, где не придется им прятаться от соседей, скрывать неуемную тягу друг к другу от университетских коллег и сдерживать взаимную страсть в самые неподходящие для этого моменты. И когда наконец такая неделя нашлась, сложилась из длинного уик-энда с праздничными днями, несмотря на экзаменационную сессию, и счастливая Клэр притащила два горящих и уже оплаченных тура в аризонский Финикс, позвонила Ирина и сообщила про Ванькину с Милочкой свадьбу, что все назначено уже и надо срочно прилетать. В первый момент Марик растерялся, но только лишь в силу одному ему известной причины. Однако Ирина Леонидовна поняла растерянность мужа по-своему, отнеся ее на счет готовящегося события в жизни их сына, и значения этому не придала. Марик и действительно сильно растерялся, но тут же привел мысли в порядок и обещал сразу же перезвонить, как только выяснит по срокам с визой.
«Господи, только бы он успел к Ваньке», — подумала Ирина.
«Господи, ну хоть бы виза эта чертова не успела из-за праздников», — подумал Марк Самуилович.
В тот день была плохая погода, с утра шел мелкий дождь, потом небо заволокло сильнее, дождь разогнался в крупный, пару раз наверху сверкануло, и там же еще пару раз громыхнуло молниям вдогонку. Одним словом, с погодой не повезло, и Господь их не услышал. Да и атеисты были оба они по большому счету: Марик — еще с исполкомовского Самуил-Аронычева воспитания, ну и Ирина — с тех же приблизительно роковых времен вечной недооценки Фабрицией Львовной Заблудовской в паре с мужем-профессором главного верховного жреца. Так что не повезло им обоим, и Марику, и Ирине. Марику — потому что виза вполне могла успеть, он проверил на всякий случай, и расторопные агенты ему это подтвердили, но, скрепя сердце, вынужден был от нее отказаться, чтобы впервые в жизни обмануть жену. Ирине — потому что с приездом у Марика ничего не вышло, а она надеялась. Да и Ванька хотел бы тоже видеть отца.
Из Аризоны Марк и Клэр вернулись уже не романтическими влюбленными и тем более не просто любовниками, ненадолго отъехавшими в удобное место для сдачи норм сексуальной аэробики. Все было гораздо проще и одновременно сложнее: они уже просто по-честному любили. И снова говорить про это не смели, хотя уверен был каждый из них в чувствах другого и собственных чувств не скрывал, но вслух произнести это и даже шепнуть на ушко в известные минуты не считал для себя возможным, не хотел надломить хрупкий этот лед непрошеным вмешательством в чужую пока еще жизнь. Так было и дальше, пока шла работа над диссертацией: системно, продуктивно и чувственно, но без неудобных глаголов и прилагательных ненужных степеней. Про Ваньку Марик теперь думал реже, но не оттого, что, будучи разделен с ним расстоянием, стал понемногу к сыну остывать, а лишь потому, что уверен был — Айван засел там надолго: жена с ним теперь эта русская, молодая Ванюхина с проблемным ребенком неизвестного, как и сама, зачатия, да и от миллионов банковских просто так не отказываются, коли они сами подвернулись. Это не говоря уже о хаотической его науке с приложением в виде бесплатного «мамонтового» тренажера, о бифуркациях, в прикладном имеется в виду смысле, в хорошем. Не знал он одного только — как ему быть потом, когда вернется Ирка, насовсем вернется после долгой своей непредвиденной отсидки на Пироговке.
… Вознамерившись все же укрепить пошатнувшийся с рождением неполноценной дочери тыл, Милочка предпочла не откладывать решение проблемы в долгий ящик, как и тогда, с Шуриком. Она снова хорошо подсчитала, определилась с линией поведения, немного напряглась и повторно забеременела в назначенные собою же сроки. Снова отсчитав двенадцать положенных медициной беременных недель, она по старой привычке добавила для пущей верности еще одну, после которой о прерывании жизни зародыша очередного Лурье речи так же быть не могло, и радостно сообщила семейную новость мужу. Следующий день был рабочим, но Айван сделал по такому случаю исключение — позвонил Дмитрию Валентиновичу и сообщил, чтобы сегодня его в офисе не ждали, назначенные встречи отменили, а появится он в «Мамонте» не раньше завтрашнего дня. Свекрови Милочка просила пока не говорить, пусть это будет для нее сюрпризом, но потом, не сразу. Айван прижался к жене и шепнул, что нужно спешить, а то потом нельзя уже будет, когда живот вырастет, и придется переходить на диету или, пошутил он, искать замену на стороне, о’кей? Не придется, встречно отшутилась Милочка, освобождая от лишней одежды продолговатую стать и чувствуя легкую истому, но не там, а в серединной части пищевода. И тут же приказала себе подкравшийся знакомый фитилек загасить, прикрыть глаза и попытаться полетать, как ей удавалось когда-то со свекром, не с этим — с тем, покойным, в прошлом еще и дядей, а после оторваться от плота и попарить под облаками, над водой, над водяной воронкой и еще выше, так, чтобы не увидеть берегов сперва, а уж затем и всей оставшейся земли целиком, и встретить на пути своем птиц и лететь уже дальше рядом с ними, а затем пропадут и они, птицы, и она останется совсем одна, потому что облака тоже останутся внизу, а выше будет только белое, яркое и сияющее, которое будет искриться и пульсировать, а она биения эти собственной плотью будет ощущать, и уже оттуда, рассекая длиннохвостой кометой все, что встретила раньше на воздушном своем пути, она спикирует вниз, резко сначала, но затем медленней и тише, и, раскинув руки, плавно замрет в воздухе и приземлится обратно, в сухое тепло плющихинской постели обоих «мамонтовых» олигархов, прошлого и нынешнего, сына и отца…
