И все же, несмотря на такую близость и родство душ, дни шли, а Джоффри не делал ни единого шага к конкретному блаженству брака или даже к менее конкретному, но почти столь же утешительному взаимопониманию без слов. Полковник и Алвина обменивались вопросительными взглядами и смутно ободряющими фразами о странностях современной молодежи — но что поделаешь, они должны решать сами. Алвина было намекнула, что Фред бы мог «поговорить» с Джоффри, но полковник решительно уклонился от столь опасной атаки в лоб. Кузен теперь работал над своим шедевром с меньшим пылом и поспешностью, все чаще позволял себе сатирический тон. А Клив уже прямо потешался. Как! Джорджи на несколько недель заполучила мужчину в полное свое распоряжение, без единой соперницы, и все еще не сумела подцепить его на крючок? Рохля, не достойная сочувствия. Пусть чахнет в старых девах, так ей и надо! Даже сама Джорджи порой немножко теряла терпение, немножко тревожилась, немножко поддавалась грусти. А вдруг у него есть другая? Все эти поездки в Лондон! Правда ли, что он забыл ту девушку? А вдруг она «вамп» и обладает роковой властью над мужчинами, притягивает их, как огонь бабочек, вынуждая отречься от истинной любви? Джорджи ненавидела неясные образы эфемерных, но торжествующих соперниц, теснившиеся в ее воображении. И жутко жалела, что Марджи в Лондоне. Но ничего, она скоро приедет и не поскупится на полезные советы…
Причины сдержанности мистера Хантер-Пейна были, в сущности, крайне просты. Самая простая и главная заключалась в том, что он вовсе не был влюблен в Джорджи по уши, как она в него. Ему весьма льстило ее откровенное обожание, и, бесспорно, о ее чарах и талантах он составил себе более высокое мнение, чем другие ее знакомые, годившиеся в женихи. Но он не отличался силой чувств и вообще не был способен влюбиться в кого бы то ни было с беззаветной сосредоточенностью Джорджи. В конце-то концов, с какой стати было ему разыгрывать донкихота и жениться на девушке без гроша за душой и почти некрасивой потому лишь, что она взяла да влюбилась в него? Уж конечно, десятки красавиц — и с деньгами, будут счастливы заполучить в мужья столь великолепный образчик человека неразумного, подвид брит, колониз. Естественно, она бы рада-радехонька — ведь все выгоды на ее стороне! Она приобретет все и ничего не потеряет, выйдя за такого во всех отношениях молодца, но что приобретет он, кроме не слишком миловидной обузы, какой бы добродетельной и обожающей она ни была? Впрочем, и эти превосходные качества, доведенные до избытка, ничего особенно хорошего не сулят. Тем не менее решительного «нет» Джоффри себе не говорил. Он считал, что ему пришло время жениться, и если до конца отпуска более подходящей кандидатуры не отыщется, то, пожалуй, сойдет и Джорджи. Может попасться и хуже. А пока она счастлива, так зачем торопиться? В конце концов он решил, что пару недель попутешествует один на автомобиле и заглянет к кое-каким родственникам Старика.
На исходе сентября дожди и сильные ветры прогнали медлившее солнце и сильно попортили великолепную выставку разноцветных листьев. Затем наступила последняя передышка перед унылой монотонностью зимы — несколько тихих чуть туманных дней и легкого морозца. Джорджи и Джоффри отправились в пешую прогулку, так как «бентли» поправлялся в мастерской после искусных экскурсов Джоффри в его нутро.
Оба надели твидовые костюмы и вооружились палками. Джорджи шла в старой паре практичных ботинок — земля после дождей совсем раскисла, но шляпа на ней была новая и модная, как жакет и юбка, сшитые портнихой Марджи, щегольские и очень ей к лицу. Джоффри сразу сказал, что выглядит она отлично, и твидовый костюм для нее самое оно.
Они шли сначала по проселку, потом свернули в луга и добрались до реки у самой границы поместья сэра Хореса. Туманный густой воздух хранил такую неподвижность, что, казалось, настала минута прощания, конец чего-то, а не переход к иному, не начало. Поля юной озимой пшеницы и перезрелой сахарной свеклы дышали сыростью и поблескивали каплями растаявшего инея. Хохлатые долгоногие чибисы чинно расхаживали по влажной земле или кружили над ней большими стаями, посверкивая белыми брюшками в косых солнечных лучах, карканье пролетающего грача казалось угрожающе-громким. Еще не опавшие бурые листья недвижно свисали с мокрых веток. Порой без видимой причины одинокий лист бесшумно срывался, планировал вниз, и его уносила река. Или же он оставался лежать на сырой куче своих предшественников, неотличимый от них. Общую неподвижность нарушали только птицы, жесткий камыш, мерно покачиваемый течением, да еще сама неторопливо струящаяся, подернутая рябью, мягко журчащая река. Время от времени издалека доносился сухой треск — где-то фермеры стреляли кроликов.
Джорджи ощущала все это с невыносимой остротой, и ей хотелось плакать. Словно жизнь и свет потихоньку покидали землю — потихоньку, но неумолимо, — и все беспомощно погружалось в тоскливую апатию зимнего мрака и смерти. Не будет больше ни солнца, ни ясного неба, ни цветов, ни нарядной зеленой листвы. Ей чудилось, что уже никогда не настанет новая весна, что дождь, холод, туман и унылый сумрак воцаряются навсегда. Апреля ждать так долго! А Джоффри уедет прежде, чем наступит апрель.
Они сели рядом на поваленном дереве. Джоффри, мигая, смотрел на затуманенное солнце — размытый золотистый мазок в серо-голубом небе. Джорджи чертила концом палки по размякшей глине тропинки. Она сказала:
— Как быстро пролетели последние недели!
— А верно! Но во время отпуска это всегда так.
— Вам будет… вам будет очень тяжело… когда надо будет вернуться… туда?
Джоффри потянулся и слегка зевнул, не открыв рта.
— В чем-то да, а в чем-то нет. Конечно, пожить в Англии — отличное дело, и просто замечательно, что ваши родители и вы так хорошо меня приняли. Время я провел потрясающе. Но мне нравятся тропики и тамошняя жизнь. Взять бы с собой туда то, что мне больше всего нравится в Англии, и я был бы совсем счастлив.
Слова «взять с собой то, что мне больше всего нравится в Англии» заставили Джорджи внутренне затрепетать, хотя и были туманны. Она подняла на него глаза, но он сосредоточенно смотрел на воду, закручивающуюся у стеблей камыша, а про нее словно бы забыл. Она сказала:
— Но что вам в Англии нравится больше всего?
— Ну вы знаете. Приятная жизнь, и люди, и автомобили, и все такое прочее. Там, например, автомобиль ни к чему: дорог мало, и те скверные. А люди распускаются. Если бы из Англии все время не приезжали новые, так, честное слово, мне иногда кажется, что старожилы обленились бы на манер туземцев и ничего не делали бы. Трудно объяснить, а здесь это вообще выгладит нелепо, но есть в тропиках что-то, что расслабляет человека. Они уже словно и не англичане вовсе, понимаете, что я имею в виду? Утрачивают нравственную твердость, и им уже все равно, зарабатывают они деньги или нет.
— Да-а, — произнесла Джорджи. Он заговорил не совсем о том, чего она ждала, на что надеялась. Умолкнув, она провела палкой глубокую борозду в грязи.
— Вы ведь уедете еще до весны, — сказала она наконец.
— Ага. В конце февраля или в начале марта.
— Нам вас будет очень не хватать.
