Утром на заре я отправляюсь в горы. Сначала мне кажется, что я иду знакомой тропинкой среди кустов и пальм вакоа. Но вскоре начинает палить солнце, и от его отблесков у меня мутится в глазах. Прямо надо мной простирается море, синее, жесткое, оно стискивает остров со всех сторон. Если Ума где-то здесь, я отыщу ее. Она нужна мне, ключи от тайника искателя золота — у нее. Так я думаю, и сердце мое сильно колотится в груди, пока я лезу по каменным осыпям на Лимонную гору. Ведь это сюда я забрался тогда, в первый раз, когда гнался за неуловимой фигуркой Шри, будто спеша на свидание с самим небом? Солнце в зените, прямо надо мной, пьет тени. Нигде ни укрытия, ни ориентира.
Я совсем заблудился в этих горах, среди совершенно одинаковых камней и кустов. Со всех сторон к ослепительному небу тянутся опаленные вершины. Впервые за долгие годы я выкрикиваю ее имя: «Ууу-ма!» Кричу, стоя лицом к рыжей горе: «Ууу-ма!» Я слышу шум ветра, этот ветер жжет и ослепляет. Парализующий рассудок ветер из лавы и пальм вакоа. «Ууу-ма!» — опять кричу я, повернувшись теперь уже на север, к тяжело вздыхающему морю. Я лезу к вершине Лимонной горы, меня окружают другие горы. Долины внизу погружаются во мрак. Небо на востоке подергивается дымкой. «Ууу-ма!» Мне кажется, что это свое имя кричу я, пробуждая в пустынных местах отголоски собственной жизни, потерянные за долгие разрушительные годы. «Ума! Ууу-ма!» Мой голос срывается, а я все брожу по плато, тщетно пытаясь отыскать след жилища, загона для коз, очага. Горы пусты. Тут нет ни единого признака человеческого присутствия, ни сломанной ветки, ни шороха шагов по сухой земле. Разве что след сороконожки меж камней.
Куда я забрался? Должно быть, бродил несколько часов, не отдавая себе в этом отчета. Приходит ночь, поздно думать о спуске. Я ищу глазами какое-нибудь убежище, расселину в стене, где можно было бы укрыться от ночного холода, от начинающегося дождя. На уже погрузившемся в тень склоне горы я обнаруживаю небольшой, поросший травой участок и устраиваюсь на нем на ночь. Ветер свистит у меня над головой. Вымотавшись за день, я сразу засыпаю. Просыпаюсь я от холода. Ночь темна, прямо передо мной ирреальным блеском сияет месяц. Время остановилось.
Светает, и я начинаю различать окружающие меня формы. С волнением я замечаю, что, сам того не зная, заночевал на развалинах бывшего поселения манафов. Я рою землю руками, откапывая среди камней долгожданные следы: осколки стекол, заржавленные банки, ракушки. Теперь мне ясно видны круги козьих загонов, основания хижин. Неужели это все, что осталось от деревни, где жила Ума? Что с ними стало? Неужели они умерли от голода и болезни, всеми брошенные? Если они просто ушли, то даже не успели скрыть следы. Должно быть, они бежали от преследовавшей их смерти. Я долго стою неподвижно среди развалин, и мною овладевает отчаяние.
Когда солнце снова начинает палить, я спускаюсь обратно по заросшему колючими кустарниками склону Лимонной горы. Вскоре появляются пальмы вакоа, темные кроны тамариндов. В конце долины Камышовой реки жестким блеском сверкает море — бескрайний простор, у которого мы в плену.
* * *
Лето, зима, потом снова сезон дождей. Все это время в Английской лощине я провел в грезах, не зная, на что опереться, не понимая, что происходит во мне. Мало-помалу я возобновил свои поиски, снова принялся измерять расстояния между скалами, добавлять новые линии в опутавшую долину невидимую сеть. На этой-то паутине я и живу, по ней и перемещаюсь.
Никогда еще я не чувствовал себя таким близким к разгадке тайны. Во мне больше нет лихорадочного нетерпения, которое я ощущал семь-восемь лет назад. Тогда каждый день мне открывался новый знак, новый символ. Я метался между склонами долины, прыгал с камня на камень, повсюду копал свои ямы. Я сгорал от нетерпения, от негодования. Я не мог тогда слушать Уму, не мог ее видеть. Я был ослеплен этим каменистым ландшафтом, жил вечно настороже, чтобы не пропустить движения теней, которое открыло бы мне новый секрет.
Сегодня этого больше нет. Во мне появилась вера, которой не было раньше. Откуда она взялась? Вера в эти базальтовые глыбы, в эту изрытую оврагами землю, вера в этот тонкий ручеек, в песок прибрежных дюн. Может, это все от моря, стиснувшего остров в своих объятиях и наполняющего его своим шумом, своим дыханием? Это — во мне, внутри меня, в моем теле: возвратившись в Английскую лощину, я наконец-то понял это. Я думал, что потерял эту силу, но нет. Мне некуда спешить теперь. Иногда я часами сижу неподвижно в дюнах, около устья речки, смотрю на море, разбивающееся о рифы, слежу за полетом желтых цапель и чаек. Или же в час, когда полуденное солнце занимает свое законное место на небосводе, я прячусь в хижину и, пообедав похлебкой из крабов и кокосовым молоком, пишу в школьных тетрадках, купленных у китайца в Порт-Матюрене. Я пишу письма Уме, Лоре, письма, которые они никогда не прочтут, пишу всякую ерунду про небо, про форму облаков, цвет моря, делюсь мыслями, что посещают меня здесь, в Английской лощине. Ночью, когда небо становится холодным, а раздувшаяся луна мешает мне спать, я сажусь по-турецки перед дверью, зажигаю фонарь и курю, набрасывая в других тетрадках планы дальнейших поисков, отмечая очередные шаги на пути к разгадке тайны.
Гуляя без цели по берегу, я подбираю разные выброшенные морем диковинные предметы, ракушки, окаменелых морских ежей, панцири каких-то существ. Дома я старательно складываю свои находки в пустые банки из-под печенья. Я собираю все это для Лоры и вспоминаю о разных штуках, которые приносил нам из своих странствий Дени. Когда мы с юным Фрицем исследуем песок в Лощине, я подбираю камни необычной формы, кусочки сланца с вкраплениями слюды, кремешки. Как-то утром, копая по очереди на месте старого устья Камышовой реки, там, где сейчас течение отклонилось к западу, мы вдруг натыкаемся на большой кусок базальта, черный как сажа, испещренный насечками с одной стороны. Я опускаюсь перед камнем на колени, пробую разобраться, в чем тут дело. Мой помощник смотрит на меня с опасливым любопытством: что это за божество явилось нам из речного песка?
«Смотри! Смотри сюда!»
Юный Фриц все не решается подойти. Затем встает на колени рядом со мной. Я показываю ему насечки на черной поверхности камня: они полностью соответствуют тому, что мы имеем перед глазами, в глубине долины. «Смотри, это Лимонная гора, а там — Любен, Патата. А вон большой Маларик. Тут Билактер, оба Шарло, а там — Командорская Вышка с дозорной башней. Видишь, на камне все обозначено. Тут он и высадился, а к этому камню привязал пирогу, я уверен. А это — ориентиры, которыми он пользовался, составляя свою тайную карту». Фриц Кастель поднимается на ноги. В глазах его все то же любопытство, все тот же страх. Чего он боится? Кого? Меня или человека, выбившего когда-то давным-давно на камне эти знаки?
После этого дня Фриц Кастель больше не возвращался. Может, это и к лучшему? В наступившем одиночестве мне становится понятнее, почему я снова здесь, в этой бесплодной долине. И мне кажется теперь, что нет больше преград между мной и тем незнакомцем, что около двухсот лет назад явился сюда, чтобы похоронить перед смертью свою тайну.
