Фернанду мучила тревога о судьбе дочери и желание увидеть, как поведет себя со мною Жак; бледная, дрожащая, она упала на стул и сказала глухим голосом:
— Жак, скажи, что дочь моя умерла и что ты получил письмо от господина Бореля.
— Я не получил никакого письма, — ответил Жак, — и твой приезд для меня неожиданное счастье.
Он сказал это так спокойно, что Фернанда, должно быть, поверила ему. Я и сам обманулся бы, если б не узнал через Розетту, которой были известны все тайны в Серизи, что господин Борель написал Жаку письмо и все в нем рассказал. Фернанда быстро поднялась, проблеск радости на мгновение озарил ее лицо, но тут же она опять упала на стул:
— А дочка? Она умерла!
— Я вижу, — ответил Жак, ласково наклоняясь к ней, — вижу, что Борель имел неосторожность объяснить, что за причины удерживали меня вдали от тебя. Печальное оправдание моего отсутствия, бедненькая моя Фернанда, не правда ли? Примем его и поплачем вместе.
В эту минуту вошла Сильвия с сыном Фернанды на руках; подбежав к несчастной матери, она положила ей на руки ребенка и, вся в слезах, покрыла ее лицо поцелуями.
— Один! — воскликнула Фернанда, обнимая сына, и лишилась чувств.
— Сударь, — сказала тут госпожу де Терсан, беря зятя под руку, — предоставьте заботы о моей дочери двум особам, которых я, к удивлению моему, вижу здесь, и уделите мне сейчас же минуту для короткого разговора с вами в другой комнате.
— Нет, сударыня, — ответил Жак сухим и надменным тоном. — Позвольте мне самому помочь моей жене, а потом вы мне скажете все, что вам угодно будет сказать, но обязательно в присутствии этих двух особ, находящихся здесь. Фернанда, — сказал он, обращаясь к жене, которая уже немного пришла в себя. — Мужайся, Фернанда, вот все, чего я прошу от тебя в награду за мою неизменную нежную любовь к тебе. Позаботься о своем здоровье, побереги себя для ребенка, оставшегося у нас. Посмотри, как он тебе улыбается, бедное наше, единственное наше дитя! Ты должна дорожить жизнью — ведь ты окружена людьми, обожающими тебя. Вот, гляди, — Сильвия: она ждет, чтобы ты по дружбе к ней сделала над собой усилие и ответила на ее ласки; вот я — гляди, я у ног твоих заклинаю тебя противиться своей скорби… А вот… Октав.
Мое имя он произнес с явным трудом. Фернанда бросилась в его объятия, думая лишь о его горе; по лицу Жака катились крупные слезы, и он взглянул на меня с удивительным выражением упрека и прощения. Необычайный человек! В это мгновение мне хотелось броситься к его ногам.
Около часа мы провели в слезах. Жак был так добр, так деликатен с женой, что она уже не опасалась хоть одного из двух несчастий, грозивших ей: она думала, что Жак еще ничего не знает, и настолько ободрилась, что протянула мне руку — мне последнему, после бесчисленных изъявлений своей привязанности к сыну, к мужу и к Сильвии.
— Вот видишь, — тихо сказал я ей, когда на минуту оказался один близ нее, — видишь: не все удары разом падают на человека, и я по-прежнему у твоих ног.
Тут я встретил взгляд госпожи де Терсан, q негодованием наблюдавшей за мною. Подошел Жак с Сильвией. Они уговорили Фернанду немного подкрепиться, и мы повели ее к столу. За завтраком все были грустны и молчаливы, но наши заботы мало-помалу как будто возвращали Фернанду к жизни. Никто не разговаривал с госпожой де Терсан, по-видимому совершенно равнодушной к горю, постигшему ее дочь, и занятой лишь наблюдением за мной и Сильвией: она поочередно оглядывала нас обоих, с подчеркнутой иронической вежливостью благодарила за услуги, которые мы изредка оказывали ей. Зато Жак нарочно не обращал на нее никакого внимания. Когда мы вернулись в гостиную, госпожа де Терсан, обращаясь к Жаку, сказала дерзким тоном:
— Итак, сударь, вы отказываетесь объясниться со мной без свидетелей?
— Решительно отказываюсь, сударыня, — ответил он.
— Фернанда, — сказала госпожа де Терсан, — слышите, как обращаются с вашей матерью в собственном вашем доме? Я приехала сюда для того, чтобы защитить вас и оказать вам покровительство; я намеревалась примирить вас с мужем, насколько это возможно, доводами учтивыми и разумными побудить его признать свои грехи и, отказавшись от них, простить вам ваши провинности. Но меня оскорбили, прежде чем я успела вымолвить хоть слово в защиту вас. Как же, по-вашему, я должна вести себя впредь?
— Маменька, умоляю вас, — в испуге и смятении воскликнула Фернанда, — отложите объяснения с кем бы то ни было до другого времени!
— Разве ты, думаешь, Фернанда, — сказал Жак, — что нам с тобой когда-нибудь понадобится посредник, что иначе мы объясниться не можем? Ты, стало быть, просила свою мать приехать сюда и оказать тебе покровительство, защитить от меня?
— Нет, нет!.. Никогда! — воскликнула Фернанда, пряча голову на груди у Жака. — Не верь этому! Все случилось против моей воли… Не слушай, не отвечай… Маменька, сжальтесь надо мной, молчите.
— Молчать? Это было бы с моей стороны низостью, — возразила госпожа де Терсан, — если то, что я собираюсь сказать, может принести пользу. Но, как видно, мне не стоит стараться. Раз тут все довольны друг другом, мне остается только уехать. Однако помни, Фернанда, мы видимся в последний раз; я надеялась спасти тебя от позора, тебе же хочется еще глубже увязнуть в нем. Я вынуждена прекратить всякие отношения с вами. Иначе в глазах света я буду казаться потатчицей, поощряющей твое скандальное поведение по примеру твоего снисходительного супруга.
Фернанда, бледная как смерть, упала на диван, прошептав:
— Господи, смилуйся надо мной!
Жак был так же бледен, как она, но только нахмуренные брови выдавали его гнев. (Когда-то Фернанда открыла мне эту примету, а госпожа де Терсан и не знала важного ее значения.)
— Сударыня, — произнес он дрогнувшим голосом, — никто в мире, кроме меня, не имеет прав над моей женой, вы отреклись от своих прав, когда выдали дочь замуж. И вот, в силу своей власти и моей любви к Фернанде, я запрещаю вам корить и оскорблять ее. В том состоянии, в котором вы видите Фернанду, волнения могут иметь для нее роковые последствия. Я знаю, что ради удовольствия досадить мне вы не пожалеете жизни своей дочери, но если вы хотите напасть на меня, я сумею ответить — мне достаточно сказать то, что я о вас знаю.
Госпожа де Терсан переменилась в лице, но гнев взял верх над страхом, который, казалось, вызвала у нее эта странная угроза; она встала и, взяв Фернанду за руку, грубо подтащила ее ко мне и почти бросила ее мне на колени, крикнув:
— Ну, раз это ваш выбор, оставайтесь в пучине позора, куда вас ввергнул муж. Мне не под силу поднять столь низко павшую душу. А вас, мадемуазель, — сказала она Сильвии, — вас я поздравляю с успехом! Хорошую роль вы здесь играете! Как ловко вы подсунули любовника своей сопернице, чтобы вам можно было занять ее место на супружеском ложе. Сейчас я уеду. Я выполнила свой материнский долг, предложив дочери поддержку, о которой ей следовало бы молить меня, но которую она отвергла. Да простит ее Бог, а от меня ей нет прощения — я проклинаю ее!
