Пауль нахмурился.
— Эриху я этого не спущу. Он-то инвалид, у него резаное горло и астма, его на войну не возьмут. И глухонемого Фердла тоже. Нас тут одиннадцать человек, ребята, и этот призыв касается только нас. Теперь нам надо держаться особенно дружно.
Все кивнули: Пауль, конечно, прав.
— А ты, Хорст, на чьей стороне? — спросил Карльхен. — До сих пор ты подлизывался к Эриху. Но когда ты станешь солдатом, плевать тебе на писаря и всю контору.
Хорст не был настроен так мрачно, как Фриц. Он все еще переживал ночное свидание у забора, ему виделась фигура молодой венгерки, слышался ее почтительный отклик: «Сам староста лагеря?» У Хорста было отличное положение: контора, вестовой; в лагере он был видной фигурой. И вот опять на фронт? Война была не по душе Хорсту, даже когда шло сплошное наступление. А теперь возвращаться на откатывающийся фронт? И замышлять здесь сейчас козни против хитроумного писаря? Быть заодно с самым свирепым сбродом лагеря против умнейшего человека, у которого всегда был верный нюх?
— Ну, скажешь, с кем ты, или нет? — резко и непримиримо спросил Фриц. — С сынами Германии или с пособниками большевиков?
— А что вы, собственно, собираетесь предпринять? — уклончиво спросил Хорст. — Если нас в самом деле пошлют на фронт, надо не портить себе последние дни в лагере. Что, плохо нам здесь живется? Не плохо. А если Эрих требует дисциплины…
— Дисциплины! — прервал его Карльхен и сплюнул с досадой. — Вот именно, я хочу хорошо провести эти последние дни и не позволю Эриху гадить мне… Слышали вы, что он готовит Паулю? А как он обошелся с моим Берлом, не знаете? Взял к себе в контору мусульманина, который теперь даже нос задирает. Этому надо положить конец.
Многие закивали головами: да, в этом есть доля правды.
— А кто донес на меня писарю? — настаивал Пауль. — Сам этот тип со сломанной челюстью?
— Нет, — сказал санитар Пепи. — Я как раз был поблизости, когда Оскар пытался выведать у него…
— Ах, значит, Оскар! — воскликнул Фриц, не упуская возможности натравить кого-нибудь на старшего врача.
Но Пепи покачал головой.
— Дай мне договорить. Этот тип с разбитой челюстью тебя не выдал, честное слово. Оскар от него ровным счетом ничего не узнал.
— Как же это дошло до писаря? — вслух размышлял Пауль. — Я ни с одной живой душой не говорил об этом… Или все-таки говорил?
8.
Субботнее утро было таким же погожим, как накануне. Небо чистое, ясное, снегу убыло, на дорогах уже появилась слякоть. Девушки опять прошли с песней в кухню.
У Зденека стало легче на душе. Всю ночь он думал о том, как сказать Эриху об утере повязки. А утром, по пути в контору, он зашел в восьмой барак к Феликсу и увидел, как тот впервые открыл глаза и улыбнулся. Это хорошо! Это куда важнее всех осложнений с капо Карльхеном, которые в конце концов уладятся.
В немецком бараке тоже было приподнятое настроение. «Зеленые», правда, соблюдали уговор — никому не рассказывать о том, что они узнали вчера, но глаза у них повеселели. Пусть где-то там их ждет фронт или хоть сам ад кромешный, все равно мысль об уходе из вшивого Гиглинга была приятна. «Через пару дней, через пару дней!» — подмигивали они друг другу и радовались, что наступает приволье, можно не работать на стройке, пусть-ка этим занимаются те, кто остается в лагере.
Акции Пауля поднялись необычайно высоко, ведь он принес такую важную весть из Дахау. После объявления бойкота Эриху он стал едва ли не главой одиннадцати «зеленых». Пауль ухмылялся с торжествующим видом.
— Берл, поди-ка сюда, — крикнул он юному слуге Карльхена. — Окажи услугу дядюшке Паулю, приведи сюда парикмахера Янкеля. Скажи ему, что он нужен мне немедля, пусть поспешит.
Янкель еще на вставал. Ящичек с инструментами лежал у него под головой, взгляд Янкеля был устремлен в одну точку. Он не спал вторую ночь. Первая ночь после припадка была совсем бессонной: Янкель, весь разбитый, ворочался на стружках и не мог уснуть. Но и в следующую ночь он почти не сомкнул глаз, потому что едва закрывал их, как ему начинала мерещиться боксерская физиономия Пауля с угрожающе нахмуренными густыми бровями и маленькими злыми глазками. Янкель вздрагивал всем телом, его бросало в жар, лицо стало еще более серым. Когда кто-нибудь рядом рассказывал о чудесной операции и о челюсти, скрепленной проволокой, он затыкал уши и закрывал глаза — пусть думают, что он спит! — но тотчас же в ужасе открывал их: ему чудился Пауль, Пауль, уже, быть может, догадавшийся, кто выдал его!
Берл, войдя в барак, закричал:
— Эй, стрижем-бреем, вставай!
Янкель поджал колени к самому подбородку и не шевелился. Берл вскочил на нары и пнул Янкеля ногой.
— Не слышишь, что ли, цирульник? Тебя вызывают господа из немецкого барака. Вставай!
— Вызывают? — пискнул Янкель и замигал. — Я же ничего не сделал!
— Вот именно, что ты еще ничего не сделал! — усмехнулся Берл. Вставай! Думаешь, мы будем кормить тебя задаром? — Он нагнулся и стащил с Янкеля одеяло. Парикмахер сел, похожий на маленькую серую мышь с большим носом. Он узнал Берла, и его разбушевавшееся сердце стало биться немного спокойнее: это слуга герра Карльхена, а перед Карльхеном Янкель ни в чем не провинился.
— Куда мне идти? — тихо спросил он.
— За мной! — распорядился Берл. — И не забудь бритву. Пошли!
Для верности он еще раз пихнул парикмахера ногой в бок и с мальчишеской ловкостью соскочил в проход между нарами.
— Слушаюсь, — бормотал Янкель, натягивая брюки. — Я немного прихворнул, герр Берл, и сегодня хотел полежать. Но если господа требуют… Сейчас, сейчас, я мигом…
— Хватит болтать, пошли! — сказал Берл и подставил ножку какому-то «мусульманину», проходившему мимо. Тот чуть не упал, а Берл прикрикнул на него:
— Не видишь, куда прешь, дубина!
Наконец Янкель был готов, взял ящичек под мышку и поспешил за Берлом. Страх — ужасная вещь, но голод еще хуже. Разве можно сидеть, притаившись, как мышь, только потому, что тебе страшно? Ведь есть-то надо. Герр Карльхен всегда дает за бритье четверку хлеба. Вчера Янкель за весь день не заработал ки крошки. Как же не послушаться и не пойти по вызову к господам? А то, чего доброго, у него отнимут эти отличные инструменты. Не-ет, бедный парикмахер не может позволить себе капризничать, как своенравная барышня. «Пожалуйста, герр Берл, можно и скорей, я не отстану».
В немецком бараке почти никого не было. Янкель огляделся в полутьме, но не увидел Карльхена.
— Эй! — крикнул ему Пауль. — Наконец-то ты!
Мышиное сердечко Янкеля опять бешено забилось. Хорошо бы убежать! Но было уже поздно.
— Ну, поди же сюда, чего ты уставился! — проворчал Пауль.
— Чего изволите? — испуганно сказал парикмахер и заставил себя подойти ближе. — Прикажете побрить?
