Война в Югославии стала для нее последней.
— На войну не надо ехать, если не знаешь, боишься ли ты умереть. Ты должен точно знать, что собираешься делать. И чем раньше ты научишься работать, не взваливая на себя миссию судьи, тем лучше. Иначе ты никогда не услышишь, что тебе говорят, и не будешь верить собственным глазам.
В Сараеве сербы расстреляли ее в упор из танкового пулемета, хотя она была в гражданском, в повязке на рукаве с надписью «Пресса». Ее товарищ-хорват погиб на месте, саму Джану подобрали и доставили в госпиталь те же самые сербы. Тяжелое ранение, кома, множественные осколочные поражения ног, эмоциональное потрясение — все это в конечном счете привело к душевному расстройству. Спустя несколько лет журнал «Тайм» опубликовал большую статью, в которой рассказывалось о Джане Шнайдер. В прошлом — театральной актрисе, номинированной на «Эмми», фоторепортере, прошедшей два десятка войн, а ныне — пациентке психиатрического госпиталя где-то в окрестностях Нью-Йорка.
* * *
На следующий день после вывода войск из Афганистана «Комсомолка» вышла с моим репортажем об этом, в котором было интервью с командующим 40-й армии Борисом Громовым:
— Борис Всеволодович, чему научили армию годы этой войны?
— Если коротко, они были для нас испытанием на состоятельность, на способность делать то, для чего армия и предназначена. К чему готовились десятилетиями. В Афганистане тысячи офицеров приобрели боевой опыт. Это главный итог.
— В этом была нужда?
— Покуда существует армия, она должна быть готова к защите Отечества.
— Но за этот опыт заплачена высокая цена.
— Нет войны без потерь. Кроме того, я офицер, командующий армией, а не политик, этот вопрос лучше задать им.
— Чем был Афганистан лично для Вас?
— Проверкой себя на излом. Не только для меня, для каждого из нас.
— Лучше или хуже делает людей война?
— Это зависит от самих людей. Кто-то умирает за идеалы, а кто-то их предает. К счастью, последних меньше.
— За девять лет войны через Афганистан прошли многие — около миллиона человек. Что бы Вы сказали им сегодня, будь у Вас такая возможность?
— Низко бы поклонился перед ними. И сказал бы им величайшее «спасибо» за то, что вынесли на своих плечах эту войну. За то, что остались чисты. В огромном своем большинстве.
— Не тревожно ли за их дальнейшую судьбу?
— Тревожно. Общество, отправив солдат на войну, теперь им же за это предъявляет счет. Солдат заслужил иного. Он честно и мужественно делал свое дело, и не с него спрос за наши общие ошибки.
— Я видел в Термезе людей, которые, получив похоронки, не поверили им, приехали встречать с войны своих не вернувшихся сыновей. Что Вы могли бы сказать им?
— Сам тысячу раз спрашивал об этом себя. Слова утешения? Сыновей они не заменят.
— Хотели бы Вы, чтобы сыновья повторили ваш путь?
— Наверное, нет. Конечно же, нет… Никогда.
P. S.
Теперь я могу признаться: этого интервью, можно сказать, не было.
Мы, как и договорились, встретились поздним вечером в его походном кабинете в Ташкургане. Пили чай. Я начал было задавать подготовленные вопросы, Громов ответил на некоторые, а потом остановил меня:
— Послушай, напиши, как считаешь нужным. Давай лучше просто поговорим.
Много лет спустя в каком-то телевизионном интервью он рассказал, что именно во время этого нашего ночного разговора вдруг понял: война закончена, точка. И осознание этого факта отчего-то склеилось в памяти командующего со мной.
Честное слово: не знаю, как объяснить это лестное для меня признание роли моей личности в истории. Разговор тот не был каким-то особенным. Скорее, сыграло то, что я оказался одним из немногих «пиджаков» в окружении генерала, и мои «гражданские» вопросы и рассуждения выбивались из общей колеи разговоров, которые в те часы ему приходилось вести. Как бы то ни было, но — приятно.
* * *
14 февраля 1989 года весь советский контингент покинул Афганистан — за исключением подразделения из западной группировки, которое возвращалось домой через Кушку, и мобильных отрядов пограничников, потому что на протяжении всей войны «рубежи Родины» были перенесены на несколько километров в глубь афганской территории.
Утром 15 февраля вместе с Громовым на афганском берегу оставались только разведывательный батальон 201-й дивизии и еще один батальон специального назначения. В 10.00 по московскому времени должны были вернуться домой и они.
Последняя колонна бэтээров с утра урчала моторами у самой границы перед мостом через Амударью, название которого — «Мост Дружбы» — в эти минуты казалось особенно нелепым. Все то и дело поглядывали на часы, на ту сторону реки, где толпились встречающие, целились в сторону Афганистана сотнями, если не тысячами объективов.
Корреспондент Гостелерадио Михаил Лещинский и его оператор Борис Романенко пешком пересекли границу и выставили камеру на середине моста, чтобы снять встречу Громова с сыном.
Собкор «Красной звезды» Александр Олийник забрался в громовский БТР и торжествующе выглядывал из люка.
Я присмотрел себе место на предпоследней машине.
Вместе с начальником разведки армии полковником Николаем Сивачевым мы стояли в эти минуты на обочине дороги, по которой уходила на мост через Амударью последняя боевая колонна. Провожали глазами каждый БТР, вглядывались, запоминали лица солдат с орденами и медалями на груди, расплывшиеся в улыбках счастливые мальчишеские лица.
Минута была торжественной и грустной. Могу ошибаться, конечно, но тогда отчетливо показалось, что в уставших, воспаленных от бессонницы глазах командующего стояли слезы. Должно быть, тому виной был холодный ветер, который раздувал пыль от колес уходивших на север последних машин контингента.
Фотографии
Вот таким я и был когда-то в Панджшере.
О Женевской конвенции, которая запрещает журналистам брать в руки оружие в зоне боевых действи, я узнал, когда соблюдать ее было уже поздно.
Мой товарищ Саша Соляников домой с войны не вернулся…
Справа — Виктор Витюк, старшина роты специального назначения, прапорщик и поэт.
Этот лозунг на трибуне, впервые появившийся в обращении ЦК КПСС к воинам-интернационалистам, — страшно признаться, сочинил я.
