Леф видел то, чего не могла видеть толпа: спокойные ледяные глаза, дико не вяжущиеся с надрывной страстностью серого мудреца. Истовый явно приберег за пазухой белый орех (а может, и не один) и теперь, выкрикивая кусающие душу слова, плавными вкрадчивыми шажками отодвигался от парня, норовя подобраться ближе к середине настила и в то же время не заслонить себя от людских взглядов спиной поворачивающегося вслед за ним Лефа. Старый падальщик затевал какую-то гадость – нечто такое, что должны видеть все. И говорил, говорил без умолку, торопливо и плотно лепя друг к другу слова, будто не только утаптывал уши толпе, но и мешал заговорить Лефу.
– Ты молод, силен да сноровист в умении убивать; у тебя в руке проклятый меч, а у меня всего лишь никчемная палка…
Истовый все-таки запнулся на миг, потому что при его упоминании об оружии парень тут же сбросил клинок с помоста. Впрочем, заминка была недолгой.
– Снова вранье! – серый мудрец горько усмехнулся. – Ты, конечно же, уверен, что одолеешь немощного старика и без меча, и даже без железного когтя, в который превратило твою левую руку нечистое ведовство полоумной старухи. Но Мгла даст мне оружие, с которым не страшен никто! Слушайте меня, братья мои люди, общинники и послушники Бездонной: если правда за преступным Витязем Лефом, он убьет меня проворно и без труда; если же правда за мной, то случится невиданное диво и мой простой посох через миг сразит оскорбителя Мглы страшной погибелью!
Ай да мудрец, ай да шакал поганый! Ну конечно, вот он, его белый орех! Ох, жаль, далеко сейчас свитский высокоученейший многознатец! Вышибить бы из него высокоученость с мозгами вместе…
Пальцы Истового рванули одно из несметных украшений, облепивших посох, и оно со звонким щелканьем встало торчком, сразу сделавшись точь-в-точь как те непонятные штуки, которые на Фурстовых аркебузках заменяли держалки для фитилей. Глухо стукнулся о настил отвалившийся наконечник, и посох уставился на Лефа чернотой зияющего дула. Вот, значит, какую кругляшку посулило в Лефову грудь Огнеухое чудище…
Только Огнеухий все-таки ошибся или нарочно сказал неправду. Леф не ослеп от злости. Он приклеился взглядом к вздыбившейся замене фитиля (не трудно было сообразить, что выстрел получается от какого-нибудь ее шевеления), и когда бронзовая загогулина дернулась, парень успел шарахнуться в сторону. В тот же миг из посоха Истового выхлестнулось гремучее пламя. Жгучая копоть ослепила, забила дыхание, и страшный, ни с чем не сравнимой силы рывок за левое плечо развернул парня спиной к злорадному оскалу серого мудреца.
Леф упал на бок, чудом каким-то не сорвавшись с помоста. Дикая боль пережевывала левое плечо, многострадальная рука не ощущалась, и парень с тупым безразличием решил, что она оторвана.
Кончено. Сделано все, что можно было сделать. Не повезло.
А Истовый вне себя. Истовый выкрикивает победно и гулко, что свершилась наконец истинная воля Бездонной, что так будет с каждым, кто осмелится посягнуть… Ничего, недолго ему ликовать. Наверное, Ларда очень уж ошеломлена случившимся – только поэтому серый объедок до сих пор жив. Вот сейчас Торкова дочь опомнится, и тогда…
Опомнится.
Убьет.
А что будет потом?
Нет, никакие мысли о будущем Мира не смогли бы заставить парня пошевелиться. Но вот Ларда… Почему Истовый все еще жив? Не могла, никак не могла Торкова дочка при всем хорошем подарить ему столько времени!
Отчаянно проморгавшись сквозь кровавую муть в глазах, Леф скосился на девчонкино укрытие и сразу увидел ее. Она стояла. Во весь рост, будто на постаменте, стояла на том самом валуне, за которым должна была прятаться. До нее было далеко, да и к Лефовым глазам еще не вполне вернулась способность видеть. Наверное, он просто придумал (или угадал?) скорбный излом бровей, опустившиеся уголки губ, яркие точки веснушек на сделавшемся почти прозрачным лице…
Охотница.
Без малого воин.
Горько обиженный судьбою ребенок.
Нет, не удалось Истовому закончить свои победные речи. Настил вдруг заскрипел, закачался, толпа взвыла, и стремительно обернувшийся серый мудрец увидал перед собою Лефа. Лефа, довольно прочно стоящего на ногах.
Лицо серого в единое мгновение стало действительно серым, и наблюдавший эту перемену Леф сразу почувствовал себя гораздо лучше. К тому же выяснилось, что увечная рука на месте, просто она перестала чувствовать и подчиняться приказам. Ничего, пуля (или чем там Истовый снарядил свой стреляющий посох?) могла натворить бед куда как страшнее – спасибо смявшемуся бронзовому наплечнику да карранскому панцирю господина Тантарра. Может, еще и очухается рука с бивнем – вон вроде уже мурашки по ней поползли. А нет, так серого теперь и одной здоровой рукой можно окоротить. Что там рукой – словами.
– Хорошая у тебя забавка, старик…
Леф сам не расслышал своего голоса. В ушах у него грохотало и лязгало, будто мимо в парадном строю маршировала его стальной несокрушимости охранная рота ветеранов; перед глазами плавали радужные медузы, и что-то уж очень долго не успокаивалось качание настила – похоже, дело было все-таки не в настиле, а в ослабевших коленях. Быстро управиться со всем этим не удалось, но и толпящиеся внизу, и даже Истовый глазели на Лефа, пораспахивав рты и оцепенев. Глазели, пока тот не собрался с силами.
– Хорошая, говорю, у тебя забавка! – На этот раз слова получились гораздо разборчивее и громче. – Откуда она, старик? Из проклятого оружия, которое… которое вы должны были возвращать Мгле?
Леф закашлялся. Серый мудрец попытался было воспользоваться этим и заговорить, но парень показал ему кулак.
– Молчи ты, скрипун плешивый! Ты уже сегодня наговорился. Теперь я буду. Хорошая, говорю, забавка… Ты бы ее пастухам – диких круглорогов от общинных самок отпугивать. А тебе она ни к чему. В твоих глупых руках она и напугать-то не может. А уж убить… Что, старик, не помогла тебе Мгла убить Витязя? Ведь не помогла. И не поможет. Таким, как ты, Мгла никогда помогать не станет, и никто не станет. Вот нас с тобою и рассудили – как ты просил. Сегодня всё как просили ты и твои: просили убить самых злобных и неправых – Мгла убила. Просил рассудить – рассудила, как ты просил.
Леф чувствовал, что говорит он слишком много и не слишком связно, однако справиться с собою не мог. Язык вихлялся во рту, как расшатанное тележное колесо, голова стала легкой и ненормально вертлявой – ну будто после хорошей кружки рому, когда натощак.
– Ведь рассудила же, старик, а? – Для самого себя неожиданно Леф легко шагнул к Истовому, с глупым смехом закачался в опасной близости от края настила. – Ты ведь как?.. Если, значит, ты меня – ты хороший, ежели я тебя – ты плохой… Ну, так что? Ты пробовал – не вышло у тебя стать хорошим. Может, теперь мой черед пробовать, а?
Истовый затравленно оглянулся на ничего не понимающую толпу. Ему уже некуда было отступать – Леф оттеснил старика в самый угол настила. На какой-то миг глаза серого мудреца вспыхнули надеждой: парень очень нетвердо стоит на ногах, а край близок… Ну как сорвется? И тут…
