Книга Второго шанса не будет. Отражение во мгле - Сурен Цормудян

— Вот сейчас чаю попьем и пойдем, — проговорил Жуковский, грея на костре котелок, в который минуту назад набрал свежего снега с поверхности.

— Да чего ждать? — недовольно проговорил Константин. — Уже светло на улице совсем. Буря стихла. Чего мы время теряем?

— Спешка в нашем деле контрпродуктивна, — хмыкнул Андрей.

Ломака зло на него посмотрел. Из головы не выходил ночной разговор с Волковым. Может, Жуковский сейчас специально время тянет с этим чаем?

А может быть, стукач — Василий Селиверстов? В голове пульсировали воспоминания. Вот Костя проснулся и отправился за Мариной, пришел на ферму. Там пили Жуковский и Селиверстов. Сказали, где она. Костя хотел пойти, но именно Василий не позволил. Даже рявкнул: «А ну, сядь!» Да-да. Все так и было. Остановил. Накричал. И потом полоскал мозги лекцией о том, какой он, Костя, мудень, что довел жену до истерики своим нежеланием завести ребенка. Задерживал, давая время охотникам? Все эти мысли будоражили сознание так, что, даже сидя на месте, Ломака ерзал, не в силах унять подозрения, страхи и злобу.

А может, все это чепуха? Может, солгал ему Волков? Зачем? А кто его знает? Он же самый мутный среди них. Нелюдимый и малоразговорчивый. Хочет оговорить и Василия, и Андрея, а причины одному ему известны. Либо он сам информатор, но его заподозрили эти двое и потому он решил уйти с ними, а заодно стравить их в группе… Как знать… Ведь Волков тайком выходил в город. Волков околачивается по руинам в одиночку, и никто об этом не знал. Он мало времени проводил среди людей, на виду, и вполне мог заниматься передачей информации тварелюбам… Но черт возьми, в тот роковой вечер его не было на ферме и быть не могло. Там были Жуковский, Селиверстов, четыре охранника и три бабы…

— Слушай, Андрей, — проворчал Степан, — а это не опасно?

— Что именно?

— Снег непроверенный. Так ведь нельзя. Может, отрава там. Радиация.

Жуковский тихо засмеялся.

— Ну конечно, — заговорил он. — Хорошо всем людям мозги промыли, да, Василий?

— О чем ты? — с ноткой недовольства в голосе спросил Ломака.

— Ну как же. Конечно, поначалу с водой была просто беда. Осадки с кислотой и серой, с радиацией. Река грязная. Грунтовые воды загажены. Дожди черные. Туго было с водой. Обеззараживали и фильтровали как могли. Постоянно проверяли детекторами разными, дозиметрами. Но ведь прошло уже семнадцать лет. Снег этот, что хоть изредка, да выпадает сейчас, куда чище, чем даже перед ядерной войной. Ведь больше нет заводов, машин, газовых факелов над шахтами. И людей, этот мир загрязняющих, почти не осталось.

— Тогда почему у нас лимиты на воду? — вскинулся Волков. — Почему такое строгое распределение? Почему запрет на сбор снега? Почему этим занимаются только специальные люди и дозируют выдачу после проверки у Едакова? И в других общинах вроде так же. Нет?

— Все так, — кивнул Жуковский.

— Тогда в чем тут заковыка?

— А заковыка в том, друзья мои, чтобы челядь была зависима от самых необходимых для жизни вещей.

— Кто? — переспросил Ломака.

— Ну, челядь. Плебеи. Быдло. Толпа. Народ, не имеющий вхождения в элиту. Так в Киевской Руси называли невольников, которых можно было продавать и покупать. И так, по моему убеждению, большинство власть имущих и власть представляющих относятся к простым людям.

— А ты сам?

— Я сам? Да я строю проекции, пользуясь фигурами речи, дружище. Чтобы ты не питал иллюзий относительно того, какое место тебе отвели едаковы и иже с ними. С водой очень просто. Если все будут знать, что можно тупо пойти и взять снега сколько душе угодно, то как же привязать население к четко выстроенной системе? Сложно? Ну да. А так все ресурсы, что необходимы для выживания, держатся под строгим контролем. Нам говорят: снег опасен, лишь очень малое его количество может использоваться для пищевых и бытовых нужд, и то после тщательной проверки. И человек зависит от того, кто решает, годится этот снег или нет. От того, у кого дозиметр, который, быть может, уже и не работает давно. Он говорит, что заботится о нас, и мы, челядь, в это верим. Терпим лишения, затягиваем пояса, экономим воду, платим налоги. И подчиняемся, подчиняемся, подчиняемся. Да так всегда было, не Едаков это придумал. Вот, например, подоходный налог. Кто бы взялся объяснить, что это за хрень такая? Ну хорошо, допустим, общество должно было оплачивать армию, милицию, полицию, врачей и так далее. Делать отчисления на свою старость. Но вояки ведь нищие — и сами платят налоги. Полицаи грабят граждан, которые их содержат. Врачи-бюджетники морды воротят: а где пакетик с бутылкой коньяка и дорогими рижскими конфетами? Те, кто доживал до пенсии, оказывались в такой заднице, что мало чем отличались от нас, голодранцев ядерной зимы. Но это так, обывательские размышления. А ведь была еще уйма других сборов. Плати за землю, на которой твой дом. За сам дом. За свет. За газ. За воду. За дороги. За дворника. За мусор. За еду. За телефон. За Интернет. За справки. За бланки этих справок. За печати на этих справках. За ребенка в садике. За тетрадки. За учебники. Все это понятно. Мы платили. Наверное, так и должно было быть. Но кто платил нам за то, что нас обманывали? Использовали? Уничтожали? Делали жертвами террористов? За то, что безнравственные телешоу растлевали наших детей? За бесконечные переделы истории? За то, что заставляли стыдиться самих себя? За то, что заставляли бояться преступников и тех, кто должен от них защищать? За то, что лишали права выбора? Лишали работы? Лишали возможности жить? Ну разве не так относятся к челяди? Знаете, я же ученый. Не секрет, что когда-то я работал над одним проектом. Вместе с коллегой. Глеб Лодзинский одно время моим научным руководителем был. Он малоизвестен, все в закрытых проектах подвизался, как и я, впрочем. Так вот, начинали мы с ним, а заканчивал я уже в одиночку. Инициативный это был проект, неоплачиваемый. Но какие перспективы сулил! Я получил генетическую модификацию рапса, это такое растение было. Новая разновидность отличалась удивительной живучестью. Как сорняк. И где угодно могла произрастать, даже в тундре. А в тропических и субтропических регионах — хоть круглый год. Минимум заботы об урожае. Этот рапс сам выживал с полей мешающие ему расти травы. Хороший корм для животноводства — это первое. Но второе, и самое главное, — биотопливо. На его основе можно было делать машинные масла, автомобильное топливо, горючее для ТЭЦ. К этому добавим производство пластмасс. Представьте себе пластиковую тару, которая не два века будет гнить, а несколько лет, превращаясь в безвредный перегной. Представьте двигатели внутреннего сгорания с минимальными выбросами углекислоты. Мы могли осваивать безлюдные регионы путем одного только сельскохозяйственного выращивания этого растения на бросовых землях. Оживить российскую глубинку, где вымирали и спивались целые деревни и поселки. Снизить потребление невосполняемых природных ресурсов, таких как уголь, нефть и природный газ, на двадцать пять процентов. И топливо это было бы куда дешевле и доступнее. А значит, дешевле грузоперевозки. Дешевле пассажирский транспорт. Дешевле коммунальные услуги. А это повышение уровня жизни. Сплошные блага. И я, болванчик наивный, представил этот проект начальству. Потом ко мне пришли люди в штатском и сказали: знаешь что, друг ты наш ситный? Мы дадим тебе должность и лабораторию в Сколково. Мы дадим тебе кучу молоденьких лаборанток. Там ты сможешь изобретать велосипед или застежку-липучку. Изучать принцип действия кубика Рубика. И под это мы будем выделять тебе многомиллионные субсидии. Из бюджетных средств, конечно. Из тех налогов, что ты сам и платишь. НО ТОЛЬКО НЕ СМЕЙ ИЗОБРЕТАТЬ НИЧЕГО, ЧТО МОЖЕТ ЗАМЕНИТЬ В ОДНОЧАСЬЕ НЕФТЬ!