10
Когда я вхожу в магазин, над головой тренькает колокольчик. В ноздри вливаются ароматы масел, ароматизированных свечей и травяных снадобий. От пола до потолка тянутся узкие деревянные полки. Они заставлены благовониями, мылом, маслами и флакончиками с разнообразным содержимым, от пемзы до морских водорослей.
Крупная женщина появляется из-за перегородки. На ней нечто похожее на яркий кафтан, пышными складками ниспадающий вдоль тела. В волосы вплетены нитки бусин, которые стучат при ходьбе. На лбу приклеен красный кружок.
– Заходите, заходите, не стесняйтесь, – говорит она, сопровождая свои слова приглашающим жестом.
Это Луиза Элвуд. Я узнал ее по голосу. Некоторые люди соответствуют своему голосу. Она из таких: полная, низкая и громкая. Ее браслеты гремят, когда она пожимает мне руку.
– Боже, Боже, – говорит она, взяв меня за подбородок. – Вы как раз вовремя. Только посмотрите на эти глаза. Тусклые. Сухие. Вы ведь плохо спите? Токсины в крови. Слишком много мяса едите. Возможна аллергия на пшеницу. А что у вас с ухом?
– Парикмахер перестарался.
Она поднимает бровь.
– Мы говорили по телефону, – объясняю я. – Я профессор О'Лафлин.
– Весьма типично! Только посмотрите на себя. Врачи и ученые – самые плохие пациенты. Они никогда не следуют своим же советам.
Она поворачивается с удивительной легкостью и спешит в глубь магазина, не переставая говорить. Ничто не указывает на присутствие в ее жизни мужчины. Я замечаю фотографии детей на прилавке – вероятно, племянников и племянниц. У нее бирманская кошка (шерстинка), полный ящик шоколаду (кусочек фольги на полу) и пристрастие к романтической литературе («Молчаливая леди» Кэтрин Куксон).
За перегородкой – маленькая темная комната, где нашлось место для стола, трех стульев и мойки. В единственную розетку включены электрический чайник и радио. Посередине стола лежит дамский журнал, открытый на странице с кроссвордом.
– Травяного чая?
– У вас есть кофе?
– Нет.
– Тогда чай.
Она проговаривает список из десятка различных сортов. К тому времени, когда она заканчивает, я успеваю забыть несколько первых.
– Ромашка.
– Прекрасный выбор. Чудесно снимает стресс и напряжение. – Хозяйка запинается. – Вы ведь в это не верите?
– Никогда не мог понять, почему травяные чаи так здорово пахнут и так неприятны на вкус.
Она смеется. Все ее тело сотрясается.
– У них слишком тонкий вкус. Он работает в унисон с нашим телом. Обоняние – самое непосредственное наше чувство. Осязание раньше развивается и позже угасает, но обоняние напрямую связано с нашим мозгом.
Она достает две маленькие китайские чашечки и наливает кипяток в керамический чайник. Чайные листья дважды фильтруются через серебряное ситечко, и только потом она подвигает ко мне чашку.
– А вы не гадаете по чайным листьям?
– Думаю, вы надо мной смеетесь, профессор. – Она не обижается.
– Пятнадцать лет назад вы работали учительницей в школе Сент-Мери.
– В наказание за грехи.
– Вы помните мальчика по имени Бобби Морган?
– Конечно помню.
– И что вы о нем помните?
– Он был очень способным, хотя немного переживал из-за своего веса. Некоторые мальчишки дразнили его, потому что он был не очень спортивным, но он обладал прекрасным голосом.
– Вы преподавали пение?
– Да. Однажды я предложила давать ему индивидуальные уроки, но с его мамой было нелегко общаться. Я лишь однажды видела ее в школе. Она пришла и пожаловалась, что Бобби украл деньги из ее кошелька, чтобы заплатить за экскурсию в Ливерпульский музей.
– А что его отец?
Она насмешливо смотрит на меня, видимо, подозревает, что я что-то знаю. И теперь пытается решить, стоит ли ей продолжать.
– Отцу Бобби не разрешалось приходить в школу, – говорит она. – Такой приговор вынес суд, когда Бобби учился во втором классе. Разве Бобби вам об этом не рассказывал?
– Нет.
Она качает головой. Бусы болтаются из стороны в сторону.
– Это я подняла тревогу. У Бобби несколько раз было недержание мочи. Потом он испачкал штанишки и провел весь день, прячась в мужском туалете. Он явно был чем-то расстроен. Когда я его спрашивала, что случилось, он молчал. Я отвела его к школьной медсестре. Она дала ему новые штаны. И когда он переодевался, она заметила рубцы у него на ногах. Словно его били. Медсестра поступила по инструкции и сообщила директрисе, которая, в свою очередь, уведомила социальный отдел. Я знаю эту процедуру наизусть. Явился дежурный социальный работник. Потом случай обсудили с начальником районного отдела. Костяшки домино стали падать: медицинские обследования, беседы, заявления, отрицания, совещания по делу, открытия, распоряжения, апелляции – одна за другой.
– Расскажите о приговоре суда, – прошу я.
Она припоминает только разрозненные детали. Утверждения о сексуальном насилии, которые были отвергнуты его отцом. Постановление об ограничении общения. Бобби сопровождали на уроки.
– Полиция проводила расследование, но я не знаю исхода. С социальными работниками и полицейскими общалась директриса.
– Она живет здесь?
– Нет. Она уволилась полтора года назад по семейным обстоятельствам.
– А что случилось с Бобби?
– Он изменился. В нем появилось спокойствие, которого не бывает у детей. Большинство учителей это нервировало. – Она вглядывается в чашку, поворачивая ее так и этак. – После смерти отца он стал еще более замкнутым. Словно стоял снаружи и мы видели его лицо через стекло.
– Вы думаете, что Бобби страдал от плохого обращения?
– Сент-Мери находится в очень бедном районе, профессор О'Лафлин. В некоторых домах уже одно пробуждение утром есть форма плохого обращения.
Я почти ничего не знаю о машинах. Я могу заправиться, подкачать шину и залить воду в радиатор, но не испытываю никакого интереса к устройству, моделям или динамике современного зажигания. Обычно я не обращаю внимания на другие транспортные средства на дороге, но на сей раз все иначе. Я постоянно вижу белый фургон. Впервые я заметил его утром, отъезжая от гостиницы «Альбион». Он стоял на противоположной стороне улицы и, в отличие от остальных машин, не был покрыт инеем. На переднем и заднем окнах виднелись неровные круги чистого стекла.
Теперь тот же белый фургон – или другой, похожий на первый, – припаркован на площадке напротив магазина Луизы Элвуд. Задние дверцы открыты. Внутри на полу я вижу мешки. В Ливерпуле, должно быть, сотни белых фургонов, возможно, целая эскадра, принадлежащая компании перевозок.
