Книга Герои и предатели - Павел Яковенко

А пока интересы, скажем, Чечни, ничем не должны отличаться от интересов, например, Саудовской Аравии. У них одна вера, одни задачи, одна цель. И потому Чечня должна стать форпостом для наступления истинной веры на Север.

Ахмед упорствовал. Он не отрицал, что истинная вера — это ислам. Однако у мусульман разных стран вполне могут быть разные интересы. И у независимой Чечни они все-таки немного другие, чем у той же Саудовской Аравии. Чеченцам нужно отдохнуть от войны, укрепить свое суверенное государство, и тогда уже думать об отдаленном будущем.

Разговор неизбежно соскальзывал к крайне опасной теме. Ахмед никак, разумеется, не мог проговориться, что при всем уважении к религии он не может поставить ее на первое место. В нынешней Чечне, как он хорошо понимал, такое признание может выйти ему боком. Рано или поздно.

Арабский «комиссар», в совершенстве говоривший по чеченски, видимо, не находил зацепок, чтобы прямо обвинить его в этом. Но было видно, что эту зацепку он упорно ищет.

На несколько минут оба замолчали. Потом араб с нажимом сказал:

— Уважаемый Ахмед! Если бы не истинная вера наших и ваших бойцов, мы не смогли бы одолеть русских. Они были лучше вооружены и многочисленнее. Но у них не было главного — веры! А без веры все это чепуха. Не стоит ничего! И твердый в вере и духом боец с одним автоматом сильнее десятка вооруженных до зубов, но не верящих ни во что людей. Они просто побегут, если на них сильнее нажать. Страх смерти может победить только тот, кто верит. У нас вера есть, у русских — не было и нет.

Ахмед промолчал.

«Комиссар» задумался, и неожиданно спросил:

— У тебя есть пленные?

Сайдулаев слегка удивился такой перемене в разговоре, потом обрадовался, решив, что скользкая для него тема, наконец-то, закрыта, (хотя бы на этот раз), но вскоре убедился в своей ошибке. Этот ваххабит оказался гораздо настойчивее в своей проповеди, чем все предыдущие.

— Приведи мне какого-нибудь русского. Лучше всего — военного.

Ахмед не понимал, что тот задумал, но ничего невыполнимого в данной просьбе не увидел. На данный момент у него был только один пленный, (так получилось), и вариантов для выбора, в общем-то, и не было.

Сайдулаев позвал Магомета, сказал ему. Тот кивнул головой, и вышел.

Пока пленного лейтенанта не привели, и Ахмед, и «комиссар» провели время в молчании. Араб перебирал четки, а Сайдулаев игрался пальцами с автоматным патроном, случайно оказавшимся на столе.

Русского втолкнули. Он достаточно крепко стоял на ногах, хотя иногда его пошатывало. Волосами лейтенант оброс как дикий зверь, одежда у него была грязная, какая-то лоснящаяся, и насквозь пропитанная вонью. Несло от него ужасно, и Ахмед поморщился. Он уже пожалел, что, не подумав, приказал привести его в комнату. Теперь, как боялся Сайдулаев, все здесь пропитается смрадом, и будет еще долго пахнуть нечистотами.

Ахмед искоса бросил взгляд на араба. Это был очень недоброжелательный взгляд. «Всегда и во всем от них одни неприятности», — мелькнуло у Сайдулаева в голове. — «Чего он его потребовал? Ну, пусть удивит меня».

Он махнул рукой, и охрана вышла.

— Это было необязательно, — поморщился «комиссар».

Он встал, подошел к пленному, внимательно посмотрел на него. Затем он попросил подойти Ахмеда.

— Я не владею русским языком, — сказал араб. — Поэтому мне потребуется твоя помощь. Хорошо?

Сайдулаев кивнул.

— Спроси у него, есть ли у него при себе крестик?

Ахмед усмехнулся, и спросил. Усмешка не ускользнула от глаз «комиссара», и, кажется, чувствительно задела его.

Пленный кивнул головой.

— Пусть покажет.

Ахмед перевел требование. Попов полез грязными потрескавшимися пальцами куда-то за воротник, и вытянул простой медный крестик, болтавшийся на тонкой веревке.

— Дай сюда! — приказал араб.

Пленный понял его без перевода, но отдавать не торопился. Он стоял, упершись взглядом в пол, и молчал.

— Дай сюда! — повторил Ахмед.

Попов не шевельнулся. Тогда Сайдулаев поднял руку, и сорвал с него эту веревку с крестиком. Он зашвырнул ее куда-то в угол.

— Ты веришь? — спросил араб. Ахмед переводил. Причем переводил он с еще более устрашающими интонациями, чем задавал вопрос сам «комиссар».

— Да, — глухо ответил пленный, все так же не поднимая головы.

— Сейчас ты отречешься от Христа, и примешь ислам, — наполовину утвердительно сказал араб. — Иначе ты умрешь прямо здесь и сейчас. Ты меня понял?

Пленный впервые поднял голову.

— Нет, — сказал он. — Я не отрекусь и не приму.

— Что?! — поразился ответу Ахмед. Он размахнулся, и ударил пленного в лицо изо всех сил. Тот отлетел в угол, и закричал от боли.

Сайдулаев подбежал к нему, и несколько раз сильно ударил ногами. Потом отошел, отдышался, вернулся, рывком поставил Попова на ноги, и сказал ему уже от себя лично:

— Отрекайся, ублюдок, или я тебя прямо сейчас кончу!

По лицу пленного текли слезы. Он не пытался вытереть их, и не стеснялся плакать.

— Нет, — сказал он. — Я не отрекусь.

Ахмед повернулся, и с ехидной усмешкой посмотрел на «комиссара».

— Он отказывается.

Араб вытащил кинжал, который находился у него на поясе, и сам подошел к Попову. Араб размахнулся, и вроде бы уже ударил, но в последний момент, неуловимым движением, направил оружие над головой у лейтенанта.

Попов с ненавистью посмотрел на него, но снова сказал:

— Нет.

Потом глаза его уставились в пустоту. Было видно, что он что-то проговаривает про себя.

«Неужели молиться?» — поразился Сайдулаев.

В этот момент он почувствовал большое удовольствие от того, что грязный и вонючий русский ухитрился посадить в лужу наглого и самоуверенного ваххабитского «комиссара». И это удовлетворение явственно отразилось у него на лице.

Араб посмотрел на Ахмеда, обо всем догадался, все понял, и вспылил. Он тоже не любил проигрывать, и, тем более, быть смешным. «Комиссар» размахнулся, и на этот раз не стал менять направления удара. Великолепная дамасская сталь прошла сквозь тощую шею как нож сквозь масло. Голова отлетела в угол, а тело немного постояло, и упало вперед.