– Конечно, она почувствует себя нормальной.
– Да, поможешь мне перенести эту старую раму сюда?
С трудом удерживая шаткую вещь, Мерси последовала за Полом к застекленной двери и там опустила. Пружинная сетка оказалась легкой, но матрац весил около тысячи фунтов и не имел ручек. Мерси ухватила его поверх пружин и подталкивала коленями.
Саморра посмотрел на старую кровать с тем же выражением, что и на новую.
– Джанин словно рассекли пополам, – промолвил он. – Та часть, которая думает и улыбается, еще действует.
Мерси промолчала: о том, что представилось ее воображению, говорить было нельзя.
Она попыталась воспользоваться советом матери, произнести что-нибудь приятное, успокаивающее, ободряющее, оптимистичное, но не сумела найти слов.
– Послушай, Мерси, я не буду сосредоточиваться на этом. Не хочу ни твоего сочувствия, ни твоего ужаса. Не хочу даже, чтобы ты размышляла о случившемся. Это наша проблема. Мы будем ее решать. Но ты мой напарник и должна знать положение вещей.
– Понятно.
– Я записал телефон твоего психиатра. Позвоню ей, когда буду готов. Свою роль ты сыграла. Тот факт, что ты дала мне этот телефон, кое-что означает.
Мерси кивнула, слегка разочарованная тем, что Саморра мог так легко огорчить ее отношением к РУН Джоан Кэш. Но что ей оставалось делать: спорить с ним в то время, когда он переставляет мебель для умирающей жены? И если на то пошло, когда кто-нибудь упоминал при ней о ДПДГ, она вела себя так же. Разница заключалась в том, что в глубине души Мерси знала, что не покончит с собой. Но знала ли она то же самое о Саморре?
– Мерси, что там, черт побери, происходит с Майком Макнелли?
* * *
Они сидели в большой кухне за столом, где валялись газеты и невскрытые письма. Стояли ярко-красное блюдо, наполненное апельсинами, и синее – с неколотыми орехами. Казалось, в употреблении были только кофейник и полупустая бутылка текилы возле раковины.
Мерси рассказала Полу о Майке – о сапогах с кровью на подошвах, письмах и глушителе, о пистолете. Даже намекнула, как ухитрилась взять пистолет, выстрелить из него и незаметно положить обратно. Сообщила все подробности, упомянула, во что был завернут глушитель, поскольку считала, что если Пол рассказал ей о самом худшем, то она должна поступить так же. Конечно, это примитивное, детское представление, какое у нее было в пятом классе по отношению к лучшей подруге, Мелани, но оно обладало тем же очищающим воздействием, возможно, даже более сильным.
– Майка с утра подвергают перекрестному допросу, – продолжила Мерси. – Видимо, когда допрос кончится, его арестуют.
Саморра слушал не перебивая и ничем не выражал удивления.
– Джиллиам сравнивал гильзу, найденную в доме Уиттакер, и ту, из пистолета Майка, что дала ему ты. Совпадение полное, ни малейших сомнений?
Мерси кивнула.
– И все-таки это не объясняет борьбу в кухне.
– Да.
– Я проверял отпечатки пальцев, снятые в кухне, где происходила борьба. Их нет в картотеке. Помнишь комок пыли, который я взял? Я осмотрел волокна, но не могу сказать, что они представляют собой. Думаю, из какой-то одежды. Поручу Джиллиаму исследовать их. Я с ним не в ладах, но он единственный в лаборатории, кому я сейчас доверяю.
– А Койнер и О'Брайен?
Саморра провел по столу ладонью. Казалось, он разглаживает простыню. Его голос звучал негромко и ровно, но Мерси уловила в нем нотки гнева.
– Койнер неравнодушна к Майку, так? Это легко заметить. Она позволяет ему разгуливать по лаборатории, когда вздумается. К тому же она последняя видела образцы почерка – поздравительные открытки и три исчезнувшие дакто-карты. О'Брайен? У него комплекс неполноценности – мы не можем сделать его полицейским, и он очень нервничает. О'Брайен считает, будто знает все, руководит лабораторией. Но он входит в кухню Обри Уиттакер, где ясно видны следы борьбы, и что делает? Ничего. Ни отпечатков пальцев. Ни фотографий в заключении об осмотре места преступления. Ни упоминания о согнутых полозьях и выдвинутых ящиках. О'Брайен надменный и неряшливый, вот что я о нем скажу. Я не дам своих дактокарт людям, которые теряют улики и считают себя слишком умными, чтобы учиться. Вот и все.
Мерси не стала возражать. Недоверие Саморры беспокоило ее меньше, чем его слова о Майке.
– Ты не думаешь, что убийство совершил Майк?
– Думаю, дело не только в том, кто его совершил.
– Как это понять, Пол?
Саморра подлил кофе себе и Мерси.
– Сосед утверждает, будто слышал шаги двух разных людей, с разницей во времени меньше десяти минут. Мы можем объяснить только шаги Майка. Борьба в кухне, но кто там боролся? Затем мы отдаем улики в лабораторию, и они теряются. Джиллиам жалуется Брайтону, и они выгоняют людей из лаборатории. Все указывает на Майка. Но если убийство совершил он, полицейский, черт возьми, как он мог оставить отпечатки пальцев повсюду и гильзу в цветочной вазе? Если хочешь убить кого-то и уйти от ответственности, то не сидишь с будущей жертвой за ужином, потом уходишь, возвращаешься через пять минут и убиваешь. Это глупый, очень рискованный путь. Я не утверждаю, что преступление совершил не Майк, но с какой стати совершать его таким образом? Нет, здесь что-то неладно. Тут замешан не один человек.
– Койнер? Пол, она нашла гильзу. Это привело нас к пистолету, а пистолет к Майку.
– Но она все равно могла пытаться покрыть его. Одной рукой выполнять свою работу, другой – уничтожать.
Несколько секунд оба молчали. Мерси пыталась взвесить гнетущий смысл слов Саморры: Майк не только променял ее, Мерси, на проститутку, но и побудил Линду Койнер покрывать убийство. Майк Макнелли – убийца, мастер-махинатор. Мерси Рейборн – идиотка.
– Тебя это не затрагивает, – промолвил Саморра, очевидно, прочтя ее мысли.
Мерси это потрясло. Она встала и подошла к окну, посмотрела на голубой, подернутый рябью бассейн, на пальмы, раскачивающиеся высоко вверху на фоне быстро плывущих облаков.
– Я думаю, все на свете меня затрагивает, это один из моих недостатков.
– У всех у нас есть этот недостаток. У меня на душе иногда хуже из-за себя самого, чем из-за Джанин.
Мерси заметила двух летящих ворон. Ветер изменился и с силой подхватил обеих, их перья распушились, словно от полученного заряда дроби. Даже птицы не могут предвидеть изменения ветра, подумала она.
Только теперь Мерси осознала, как вредит арест Майка ей, ее планам и мечтам, ее все еще хрупкому духу. Она чувствовала себя униженной, словно не имела права испытывать ни к кому никаких чувств, потому что была совершенно безразличной к человеку, которого называла своим любовником, словно ее сердце оказалось глупым, слепым, ненадежным.
