…Заседания проходят в зале № 600 нюрнбергского Дворца юстиции, уцелевшего при бомбардировках союзников. С начала суда в ноябре сорок пятого я бывал здесь несколько раз; значимость для настоящего и будущего, сама организация процесса и его резонанс не оставляли сомнений в уникальности и важности события. В зале № 600 подводилась черта не только под самой кровопролитной и преступной войной в истории человечества, но и под моей личной войной с нацистами. Подводилась черта, но не ставилась точка, в этом я был уверен. Очередная война всегда бывает предпоследней. А последняя война станет концом света и поставит точку сама.
Я приезжал вовсе не для того, чтобы слушать речи прокуроров и обвиняемых. Мне было важно другое: жертвы и палачи сошлись в зале суда лицом к лицу. Не что они будут говорить, а как – вот что меня волновало и тревожило. Ненависть и ярость бушевали под сводами зала, а слов раскаяния я не услышал. Это было предостережением: Вторая мировая война не послужит уроком для человечества. И кто знает, может быть, этот процесс не последний, а только первый в ряду.
В один из приездов в Нюрнберг – был яркий весенний день – я спустился из зала заседаний в журналистское кафе. Оно несколько по-ханжески именовалось буфетом, хотя, может быть, размещать в здании трибунала заведение с названием «бар» было бы и правда не вполне корректно. Так или иначе, бар-буфет располагался в подвальном помещении, слабо освещенном, со сводчатыми стенами красной кирпичной кладки. Я сел у самой стойки за низкий деревянный столик с толстыми ножками-лапами и попросил рюмку бренди.
– Манэ, друг мой, это плохая идея! – услышал я из темной глубины бара. – Идите сюда, у меня есть настоящий коньяк.
У круглого стола, заваленного газетами, сидел, облокотившись на столешницу, Илья Эренбург. Нестриженые волосы падали ему на лоб, усталое лицо казалось высеченным из темной породы дерева.
– Видите, вот мы и снова встретились, – сказал Эренбург. – Почти как в Испании: два поэта, сочиняющие газетные репортажи. Но мы живы, и это, согласитесь, очень приятно! Садитесь-ка поближе. – Он сдвинул газеты в сторону, достал из портфеля початую бутылку коньяка и поставил ее на стол. – Армянский! Говорят, Черчилль отдает ему должное… Вы тут аккредитованы? Как это мы раньше не встретились!
– Бываю наездами, – сказал я. – Поэтому, наверное. Я рад нашей встрече, Илья!
– Вы по-прежнему в политике? – спросил русский, наливая коньяк в поданные барменом бокалы.
– Я по-прежнему Эммануэль д’Астье, – ответил я. – Как вы по-прежнему Илья Эренбург. И это приятно вдвойне.
– Точно! – тряхнув лохматой головой, сказал Эренбург. – И возвращается ветер на круги своя.
– Коммунист цитирует Екклесиаста? – с удивлением спросил я собеседника.
– Мне можно, – улыбнулся Эренбург. – Я его дальний родственник. Скажите лучше: как вам сегодняшние показания, Манэ? – Лицо Ильи стало жестким. – Я многое повидал на войне, но, когда об этом рассказывает молодая красивая женщина, становится совсем не по себе. Удивительно, как Мари-Клод смогла уцелеть в таком аду – в гестапо, в концлагере…
– Я знаком с ее отцом, – сказал я. – Вожель был хозяином газеты, в которой я работал в конце тридцатых.
– Как тесен мир… Я ведь даже дружил с Люсьеном и помню Мари-Клод совсем девчонкой. Она бегала среди гостей у них там, в этой усадьбе под Парижем. Как она называлась… А, вспомнил: «Фазанья ферма»!
Повисла тишина – мы понимали друг друга без лишних слов.
– У вас отличный французский, – сказал я.
Эренбург усмехнулся:
– Я прожил во Франции почти три десятка лет, Манэ. Это едва ли не две трети вашей жизни…
– Многие за всю жизнь не избавляются от акцента.
– Ну, у меня были хорошие учителя – я ведь дружу со многими вашими литераторами. Но все же главным нюансам произношения меня обучили французские женщины. Не помню, кто это сказал: иностранный язык лучше всего изучать на подушке…
Эренбург снова начал раскуривать свою трубку.
– Вы обо всем, что услышали здесь, напишете в вашей «Правде»? – спросил я. – Про показания немецких дипломатов о протоколе к пакту Молотова с Риббентропом – напишете?
– Об этом – нет, – ответил Эренбург. – Этого мои редакторы не одобрят. Вы же понимаете – ну или, по крайней мере, догадываетесь: есть закрытые темы.
Сосредоточенно пыхтя трубкой и закутываясь в клубы дыма, Эренбург молчал несколько минут.
– Манэ, не тяните меня на заминированную тропу, – сказал он наконец. – Давайте сойдем с нее как можно скорей и тогда двинемся дальше.
– Куда? – спросил я.
– Помните наш разговор под Барселоной? – сказал Илья. – Работа на передышку между войнами. Максимальное растягивание ситуации «не война». Вот туда мы и двинемся, если вы примете мою концепцию.
– Предположим, – сказал я. – Но мы вдвоем – даже не ноль, а тень ноля на фоне нашего безумного мира. С казнью этих, – я указал пальцем в потолок, над которым в зале № 600 сидели на своей скамье подсудимые, – нацизм, или назовите его как угодно, не уйдет в могилу. Вылупятся последыши и наследники. Насилие и война неистребимы. Для противостояния им нужна не только воля, но и мощная сила.
– Я знаю, что и в Париже, и в Москве обсуждается вопрос о создании новой международной организации. Некоего Совета во главе с одним из наиболее уважаемых западных интеллектуалов…
– Париж – да, согласен, – перебил я. – Мы навоевались досыта. Но Москва! Какая там передышка? Вы же приходите к власти повсюду – в Восточной Европе и даже в Китае!
– Да, Москва, – пожал плечами Эренбург. – Москва придаст силу и гарантирует международный статус организации. Кто еще, Манэ, будет готов работать с нами – с вами и со мной? Лондон? Вашингтон? Отпадает… Лучше в одной упряжке с Москвой делать все, что только возможно, и удерживать передышку, чем тупым бездействием толкать страны в котел новой войны.
– А ведь это интересно, Илья… Правда интересно. Я думаю, кое-кто во Франции наверняка скажет то же самое. А когда в Москве будет решен вопрос о создании этого международного Совета? И кто его возглавит?
– Это всего лишь мои предположения, – покачивая коньяк в бокале, сказал Илья. – Поверьте, друг мой, я не вхожу в число тех, кто знает все заранее.
– Охотно допускаю, – сказал я. – Но я не об этом. Я вот о чем: у нас с вами есть несколько точек соприкосновения во взглядах на войну и мир. Дружеских точек, позвольте заметить…
– Благодарю вас, – сказал Эренбург. – И что же?
– А вот что: если ко мне обратятся с предложением принять участие в движении за сохранение мира, – сказал я, тщательно взвешивая слова, – я обдумаю такое предложение. А вы там собираетесь участвовать, Илья?
– Если ко мне обратятся, – немного помедлив, ответил Эренбург, – я тоже обдумаю. Вместе с вами, Манэ.
