Чего я себе только не воображал, какие картины не рисовал! Только одно не приходило мне в голову: моя особа не представляла большой важности и не слишком волновала стоявших у кормила власти мужей. Наконец к вечеру второго дня сверху меня окликнул чей-то голос:
— Ты еще здесь, идиот?
— А куда я могу деться, отец, — отозвался я.
— Я сейчас брошу тебе веревку. Хватай ее, и тебя вытащат.
Вокруг было темно, как в утробе Цербера, и я долго елозил по скользкой соломе, прежде чем нащупал конец каната. Ухватившись, я потянул его на себя и вскоре был вознесен наверх подобно тому, как поднимают ведро с водой из колодца. Рана в боку отзывалась острой болью, но я к ней уже привык. Комната, в которой я оказался, была освещена единственным тусклым факелом, рядом с которым сидел мой отец.
— Неплохо бы тебе побриться и помыться, — оглядев меня оценивающим взглядом, произнес он.
— Там, внизу, с этим не слишком хорошо обстоит, — ответил я.
Но мои слова, по-видимому, не произвели на него большого впечатления.
— Очень жаль, потому что тебе предстоит сейчас явиться в курию.
Меня не слишком обрадовала эта весть, ибо Сенат заседал по ночам исключительно в случаях чрезвычайной важности. Я попытался хоть немного привести себя в порядок, насколько это было возможно в моем положении: расправил тогу и пригладил пальцами нечесаные волосы. После этого в сопровождении одного из отцовских мальчиков-рабов, освещавшего нам путь факелом, мы отправились из тюрьмы в сторону Форума.
— Хочу тебя успокоить. Публий Клавдий жив, — сказал отец.
— На самом деле меня это скорее огорчает, чем радует. Надеюсь, я хотя бы хорошо его отделал?
— У него рана на голове и несколько глубоких порезов на лице. Послушай, откуда у тебя взялась эта бойцовская перчатка? Ее не пристало иметь благородному господину.
— Конечно, меч подошел бы мне куда лучше, — согласился я. — Но ты же знаешь, что всякий уважающий себя гражданин не имеет права носить с собой оружие в пределах городской черты. А бойцовская перчатка числится спортивным снаряжением.
Пожалуй, мне следует кое-что пояснить читателю. Дело в том, что под городской чертой в те дни подразумевалась древняя граница Рима, пропаханная по приказанию Ромула при помощи плуга, запряженного белым быком и коровой. Нынешние границы города во всех направлениях выдавались на добрую милю за эти пределы.
— Хмм. Ты пока что остаешься служителем закона.
— А как эта женщина? Хрисис? — внезапно вспомнил я. — Она созналась в содеянных преступлениях?
— Разумеется, созналась. Уж не думаешь ли ты, что я вытащил бы тебя из тюрьмы, приведи ты мне в суд невиновную женщину?
— Это хорошо! — радостно воскликнул я. — А Клавдия арестована?
— А? О какой Клавдии ты говоришь, мой мальчик? Сестре Публия? Но какое она имеет отношение к этому делу?
Сердце мое как будто оборвалось и горестно заныло.
— Но ведь она…
Отец оборвал меня резким жестом.
— Хватит нести чепуху. Мне нужно тебе сказать нечто более важное, а у нас с тобой мало времени. Я применил все свое влияние, чтобы отвести от тебя обвинения, ибо убежден, что твои действия были продиктованы глупостью и заблуждением, а не откровенным злодейством, которое можно было бы в тебе заподозрить. Молодой Цицерон говорил, что ты приходил к нему за советом относительно каких-то положений закона. Что ж, это хорошо. Хотя наш патрон Гортал осведомлен в этих вопросах гораздо лучше. Цицерон ему и в подметки не годится. К тому же Гортал обязан дать тебе любой профессиональный совет, не требуя за это никакого вознаграждения.
— Мне не хотелось его беспокоить, — солгал я.
Я решил про себя, что лучше вообще не касаться причастности к делу нашего патрона, пока я не ощущал твердой почвы под ногами. А у меня было такое чувство, будто я висел в воздухе.
— И как тебя угораздило заработать столько неприятностей из-за убийств какого-то чужестранца и двух вольноотпущенников! Через несколько недель я попытаюсь тебя освободить от занимаемой должности. Поедешь со мной в Ближнюю Испанию и станешь там моим представителем. Если тебе удастся провести года два вдали от Рима и всех связанных с ним неприятностей, то вернешься домой как раз к тому времени, как я стану консулом.
По крайней мере, у меня появилась перспектива — временная ссылка вместо смертной казни. До чего же я был глуп, возомнив, что смогу притащить всех преступников в суд и обвинить в государственной измене! Только теперь я понял, до какой степени стал жертвой своей буйной фантазии. Мне пришлось признать, что овладеть моей профессией сполна невозможно после нескольких дней расследования, — для этого требуются долгие годы утомительного труда. Впрочем, в моих заблуждениях ничего удивительного нет, ибо я пребывал в самой начальной точке своей карьеры, и у меня за спиной было совсем мало лет. Главное для меня тогда было как-нибудь выкарабкаться.
Подойдя к зданию курии, мы поднялись по лестнице и остановились у колоннады.
— Я подожду тебя здесь, — сказал отец. — Помни, твоя будущая жизнь целиком зависит от тебя. Вернее, от того, как ты себя будешь вести.
Он положил руку мне на плечо — жест внимания, которым я удостаивался крайне редко. Подобное проявление чувств римские отцы считали чем-то недостойным и относились к нему как к заморской болезни.
— Держись скромно. Говори медленно. Умерь свою гордыню. Формальности закона не слишком много значат для тех, кто находится там. Они уважают только силу, а таковой у тебя нет. Все, что ты имеешь, — это влияние нашей семьи. Но я уже его применил, чтобы тебе помочь. Сместить тех, кто стоит ныне у власти, можно, лишь обладая не меньшей силой и властью. Чтобы добиться этого, надлежит положить много времени и сил. А теперь иди. И хотя бы раз в своей жизни постарайся вести себя благоразумно.
Я ничего не ответил, а просто молча кивнул, после чего развернулся и открыл дверь курии. Однако, оказавшись внутри, я не услышал привычного гула голосов и сразу заподозрил неладное. Когда же я вошел в палату заседаний, то поначалу решил, что надо мной зло подшутили, ибо она была пуста.
Однако в следующий миг я заметил, что на нижней скамье сидят два человека, силуэты которых едва маячили в свете единственной лампы. Это были консулы уходящего года — Марк Лициний Красс и Гней Помпей Великий, срок полномочий которых почти истек. Очевидно, они обсуждали какие-то документы, лежавшие между ними на скамье. Когда я подошел к ним ближе, один из них поднял на меня глаза:
— А, юный Деций. Присоединяйся к нам, — обратился ко мне Помпей.
Смерив меня холодным взором, Красс произнес:
— Итак, что же нам с тобой делать, Деций?
— Если у вас есть против меня обвинения, справедливей всего будет предать меня суду, чтобы он рассмотрел их.
