— У них был только один ребенок?
— Выжил только один, — сказал Жилберт. — Все остальные умерли во младенчестве. В семье говорили, что моя мать была слишком молодой, поэтому ей было трудно вынашивать детей.
— Такое случается, — сказал Исаак. — А у вас нет кузенов, которые могли бы предъявить права на состояние в случае вашей смерти?
— Нет. У моей матери было двое братьев: дядя Фернан, у которого не было детей, и другой брат, который умер в раннем детстве. Была еще сестра, монахиня. Ни один из братьев или сестер моего отца не дожил до взрослых лет, кроме одной сводной сестры: их отец женился вторично на вдове с дочерью. Больше у него детей не было.
— А у сводной сестры были дети?
Жилберт задумался.
— Вне брака, — ответил он. — Если верить сплетням, которые распускали слуги, у нее был сын, господин Исаак. Малыша передали кормилице, а ее отправили в монастырь. Возможно, это только слухи, вы же понимаете. Моя няня была большая мастерица собирать и пересказывать слухи как правдивые, так и ложные.
— Таким образом, может существовать человек, который полагает, что при отсутствии других наследников он может унаследовать ваше состояние. Сколько лет ему могло бы быть сейчас?
— У него со мной нет кровной связи. Я не могу сказать, сколько ему сейчас было бы лет. Полагаю, что его мать была довольно молода, когда родила его, тогда я был совсем ребенком. Если она жива, ей сейчас должно быть не больше сорока, но я не помню, чтобы при мне произносили ее имя.
— А в слухах упоминалось имя отца ребенка?
— Нет, что довольно любопытно, — сказал Жилберт. — Предполагали разное. Моя няня говорила, что это мог быть какой-нибудь красивый конюх или лесник без гроша в кармане и что вся еe собственность перешла женскому монастырю, а ребенку ничего не оставили, так что ему пришлось голодать. Но мой учитель утверждал, что ее возлюбленный был богатым человеком, который завещал ребенку достаточно денег, для того чтобы воспитать его. Кому тут верить? — спросил он. — И мой учитель, и няня — оба любили приврать. Можно было бы вернуться и расспросить слуг. Они, без сомнения, предложат нам несколько разных историй жизни этой бедной женщины.
Исаак покачал головой.
— Что вы можете сказать о Гонсалво де Марка?
— В Альтафулла вы сами слышали, что думают о нем люди, — сказал Жилберт. — Это достаточно точное описание. Кроме этого я могу только добавить, что его владения соседствуют с моими.
— У него есть оруженосец, красивый и изящно одетый?
— У дона Гонсалво? Оруженосец? Он не такой уж и важный господин. Это простоватый грубиян из хорошей семьи, который, выезжая из дома, для защиты берет с собой пару крепких деревенских мужиков.
— Спасибо вам за откровенность, дон Жилберт, — сказал Исаак. — Надеюсь, теперь все изменится в лучшую сторону.
— Если все же судьба позволит мне выжить, — сказал дон Жилберт, — защищаться удобнее в родном доме. Хватит встреч с наемными убийцами.
— У меня с доном Жилбертом была очень интересная беседа, — сказал Исаак.
— И что вы узнали? — спросил Беренгер и внимательно выслушал подробности их беседы.
— Действительно, это весьма интересно, — заметил епископ, — но я не склонен верить в существование неких наследников, когда у нас уже есть злодей с превосходным поводом для убийства как монаха, так и дона Жилберта.
— Дон Гонсалво?
— А кто же еще? С ним связан монах Норберт, который искал моей помощи. И к тому же, как смерть бедного монаха может помочь наследнику владений дона Жилберта? Если смерть монаха не имеет никакого отношения к ужасным событиям в его усадьбе, то оставим месть за убийство дяди дону Жилберту, который кажется вполне способен справиться с этой задачей. Исаак, я был слишком занят собственными делами, — сказал Беренгер, — и позабыл об убитом монахе, пока не пришло то письмо.
— У вас не было свободного времени, чтобы думать об этом, ваше преосвященство. Но мне кажется, что сведения, полученные от вашего друга, не смогут нам помочь.
— Они доказывают связь между монахом и доном Гонсалво, — сказал епископ. — Он хотел получить письма, которые были у монаха. Монах убит.
— Ваше преосвященство, это похоже на высказывание, что если мне нравится ваша лошадь и я заявил об этом, а вы впоследствии умерли, то это означает, что я — причина вашей смерти. Я должен возразить вам на основании логики. Мы не знаем, что было в тех письмах.
— Одно из них было решением по делу Уго де Лансия Талатарна, — сказал Беренгер.
— Оно нужно только Родриго де Лансия и его кузену, — сказал Исаак.
— Да, это верно. Другое было связано с судебным процессом, который ведет дон Гонсалво. Несмотря на то, что эта связь довольно незначительна, я все же нахожу ее весьма интересной.
— Если бы это было решение по судебному делу, ваше преосвященство, и дон Гонсалво ради него пошел на убийство монаха, то оно сейчас было бы у него. И он докучал бы канонику Барселоны, не так ли?
— Вы непреклонны, Исаак.
— А почему он должен желать смерти дону Жил-берту?
— Он хочет получить его земли, вы сами говорили мне об этом.
— Ваше преосвященство, разве он является наследником дона Жилберта, неужели смерть молодого человека дает ему права на его земли?
— Я думаю, что пришла пора прерваться и пообедать, — сказал епископ.
* * *
Они пересекли Льобрегат, когда теплое дневное солнце уже пригревало им спину, и направились по долине к Террассе. На сей раз они остановились у картезианцев, которые могли предложить им более щедрое гостеприимство, чем обедневшие августинцы на пути в Таррагону, но даже здесь небольшая монастырская гостиница была переполнена. На следующий день они уже ели суп в другой монашеской столовой, в монастыре в Гранольерес. И вдруг вдали показалась Жирона. Горы уступили место холмам и долинам, скалы и сосны сменили плодородные поля. Они давно миновали дорогу на Барселону. Как только путники достигли Хостальрика, до дома оставалось меньше дневного перехода.
Исаак ехал, погрузившись в размышления. Он больше не пытался разгадать загадку; он освободил свое сознание и позволил образам свободно разворачиваться перед его мысленным взором, не давая теориям, эмоциям и предубеждениям других людей затуманить их.
Неожиданно перед ними возник массивный придорожный камень, возвещающий, что они добрались до Хостальрика. Это был ярмарочный день, покупатели и продавцы заполнили город. В тавернах звенел смех, заключались сделки. В воздухе плыли аппетитные запахи, дети играли на улицах, и настроение путешественников поднялось.
Следующим утром Беренгер подошел к столу, за которым сидел и завтракал лекарь вместе со всей семьей.
— Сегодня утром я получил известие от вашего пациента, — сказал он. — Он со своими друзьями уезжает, поскольку должен сделать то, что может сделать только он сам. Он просит прощения и говорит, что никому не может передоверить свое дело.
