перебил его Зили-султан.
— Тем легче будет восстановить вашу невиновность, если вы беспрекословно разоружитесь, — отвечал Мельников.
Зили-султан ерзал и не знал, что ответить. Мне показалось, он как будто чего-то ждет.
— Он не может решить сам, — негромко сказал я посланнику по-русски. — Он ждет депеши из британского посольства. Как ему велят его покровители, так он и сделает.
Мельников кивнул, соглашаясь, но заметил, что, по его мнению, мы должны продолжать переговоры…
Я не возражал, тем более, что, судя по виду, принц совершенно изнемог. В какой-то момент в шатер вошел командующий телохранителями Зили-султана Тахир-дженаб с конвертом в руках. В глазах принца блеснуло что-то хищное, он выхватил конверт из рук сартипа, разорвал его и быстро пробежал глазами. Мы с Мельниковым переглянулись, напряжение было такое, что, казалось, поднеси спичку — и шатер взорвется.
— Исход дела зависит от этой депеши, — негромко заметил посланник.
По мере того, как Зили-султан осмысливал содержание письма, в лице его проступало все большее разочарование. Наконец он поднял голову и посмотрел на нас.
— Мне нужны гарантии — сказал он. — Гарантии моей личной безопасности…
Когда мы вышли из шатра, Мельников утер лоб платком и признался, что давно у него не было таких трудных переговоров.
— Впрочем, — сказал он, — наша заслуга в победе невелика. Англичане одним своим словом могли повернуть дело к миру или кровопролитию. На мой взгляд, случилось чудо. Я поражен, что англичане отступили так легко.
Я согласно кивнул, хотя поражен был совсем другим — как нелегко оказалось достать бумагу, которую английское посольство использовало для официальных писем. Все остальное было действительно просто. Ну, и, разумеется, отдельное спасибо Ганцзалину, который перехватил английского вестового и, чтобы тому не утруждаться, привез депешу в лагерь принца сам.
Справедливости ради замечу, что оригинальное британское письмо все-таки дошло до принца. Что там было, я не знаю, поскольку полагаю невозможным читать чужую переписку. Знаю только, что принц был чрезвычайно огорчен, буквально рвал и метал, но было поздно. Его армия уже сложила оружие и была размещена в казармах.
Кстати сказать, никакого сверхоружия, кроме новейших британских винтовок, у него так и не нашли. Что-то мне подсказывает, что пулемет спрятали в обозе английских офицеров, которых никто не досматривал и не мог принудить разоружиться.
Впрочем, и британских винтовок хватило, чтобы шах отнял у принца владение всеми областями, которых тот значился губернатором, оставив ему только Исфахан. Зили-султану также было запрещено иметь армию — исключая личную гвардию. Все английские ружья конфисковали, а когда слух о них разошелся в народе, объявили, что на самом-то деле принц вез эти ружья в дар шахиншаху.
Я опасался, что шах в ярости решится на какую-нибудь непомерную кару для непокорного сына. Но, к счастью, вмешался эндерун. Не знаю, как именно шаха уговаривали, однако в итоге Зили-султан живой и здоровый, хотя и несколько потрепанный, отбыл в Исфахан.
* * *
Я стал полным кавалером всех персидских орденов, которые только можно было вручить иностранцу. Шахиншах уже не шутя предлагал мне любой пост на выбор, кроме первого визиря и военного министра, но я деликатно отказался, сославшись на недостаток способностей к государственному управлению. Это предложение навеяло на меня грусть, я вспомнил, что мне говорила на этот счет когда-то Элен. Но, впрочем, долго грустить не приходилось, пора было возвращаться домой.
Но прежде чем отправиться домой, нужно было закончить еще одно дело. Я отправился на Машк-Мейдан, в казармы Персидской казачьей бригады.
Караваева я застал на службе. Отдав ему честь, официально сообщил, что с завтрашнего дня увольняюсь со службы и возвращаюсь в Россию.
— Вы думаете, это так просто, господин ротмистр? — нахмурился полковник. — Вы что же, в каком-нибудь штатском министерстве служите?
— Господин полковник, я бы и рад послужить под вашим началом еще, но меня срочно переводят в другое место…
И я протянул Караваеву бумагу от посланника. Тот пробежал ее глазами, поморщился.
— А нам что прикажете делать? Целый полк остается без командира.
— Ах, Александр Николаевич — сказал я как мог прочувствованно, — все это время вы ведь как-то без меня обходились — и ничего. На худой конец пришлют вам из России другого офицера, гораздо лучше меня.
Караваев молчал. Потом посмотрел на меня прямо в упор.
— Не думал, что скажу такое, но… мне жаль, что вы уезжаете. Из вас мог бы получиться отличный казачий ротмистр.
— Благодарю за комплимент, Александр Николаевич.
Я хотел добавить, что, если бы он бросил разведку, из него тоже мог бы получиться хороший казачий полковник, но потом подумал, что субординация не позволяет мне таких пассажей. Все-таки я пока еще числюсь в действующей армии. Может быть, как-нибудь в другой раз, когда я увижу Караваева без мундира и эполет, я смогу быть более откровенным. Но не сейчас, нет, не сейчас.
Полковник, кажется, прочел мои мысли по лицу. Несколько секунд он неподвижно глядел на меня, потом вернул мне приказ.
— Не смею вас больше задерживать — сказал он, слегка улыбаясь. — Счастливого пути!
Я отдал ему честь и пошел к выходу. Последний раз, проходя, я взглянул на мастерские, на вечно грязный фонтан, на караулки с ленивыми персидскими солдатами, прямо в подштанниках сидящими на ковре. Не знаю почему, но, еще не покинув казачью дивизию, я испытывал по ней какую-то странную ностальгию. И это при том, что на службе мне удалось бывать общим счетом не более недели… Впрочем может быть, тосковал я как раз по этой причине — то есть потому, что слишком мало видел этой странной персидско-казачьей военной жизни.
У ворот меня ждал Ганцзалин. Точнее, не ждал, а наблюдал за очередными фокусами собравшихся на площади дервишей.
Один из дервишей протянул к нему руку за подаянием.
— У меня на родине в базарный день и не такие чудеса показывают, — презрительно заявил Ганцзалин, но все-таки дал дервишу пару кранов. Тот поднял руки вверх, благодаря отнюдь не дарителя, а прямо Всевышнего.
— Опять эти дервиши, опять эти суфии, никуда от них не деться — сказал я. — Кстати, о суфиях. Не заглянуть ли нам к одной общей знакомой?
Ганцзалин не возражал. Мы подъехали к дому Ясмин и постучали ручкой в дверь. Вышел знакомый уже мне привратник. Кажется, он тоже меня узнал.
— Добрый день — сказал я по-английски. — Могу я видеть госпожу Ясмин?
— Госпожа в отъезде, — отвечал привратник.
Я почему-то огорчился.
— Вот как… А скоро ли она вернется?
Привратник только головой покачал: никто не знает, госпожа уехала далеко и, вероятнее всего, надолго.
В задумчивости мы отправились домой.
