– Я его не знаю, – сказал я, снова сунул фото в конверт и протянул его обратно.
Пайнбрук медлил забирать его.
– Нет. – Я опустил конверт через открытое окно на пассажирское сиденье. – Что-то Дингл стал опасным местом. Трос убитых за одну неделю. Поневоле задумаешься, не пора ли куда-нибудь убраться отсюда.
20
Мудрый нечувствителен к любой несправедливости. Поэтому не имеет значения, сколько стрел выпущено в его сторону, ибо ни одна из них его не заденет.
Сенека. О постоянстве
До вечера я больше никому ни за чем не понадобился. Я ждал, пока стемнеет, потом долго ел содержимое последней баночки концентрата. Я не торопился, поскольку, во-первых, это была последняя моя пища неизвестно до какого времени, а во-вторых, до конца вечера мне всё равно нечего было делать, кроме как ждать.
Потом я ждал в гостиной. Сидел на диване, продолжал свои записи и боролся с желанием раздвинуть занавески на окнах и выглянуть наружу. Меня вдруг охватила тревога, что именно сегодня вечером они возьмут и отступят от своей прежней загадочной сдержанности и напустят на меня ударную сотню, чтобы взять дом штурмом. Я ждал, прислушивался к любым звукам – к дальнему шелесту моря в бухте, к треску мопеда мальчишки у соседей через два дома, к хлопающим ставням, – и когда пришла пора, я сделал вид, что иду спать, как в любой другой вечер. Выключил свет в гостиной. Включил свет на кухне. Объект наблюдения, благодаря неплотно закрытым занавескам, отчётливо виден: он выпивает на ночь стакан воды из-под крана. Свет на кухне снова выключил, свет в ванной включил. Свет в ванной выключил, свет в спальне включил. Свет в коридоре выключил. Свет в спальне выключил, только ночник оставался зажжённым, чтобы окончательно погаснуть через пять минут. Объект наблюдения улёгся спать. Никаких особенных событий.
Опасность невзначай уснуть мне не грозила. Я лежал, одетый, в темноте комнаты на постели, внутренне весь вибрировал, смотрел в потолок и размышлял, когда же мои соглядатаи заметят, что меня здесь больше нет. Чуть позже надо будет осторожно раздвинуть занавески в гостиной; ночью это не заметят, а завтра утром это создало бы видимость, что я уже встал, а поскольку в последние дни я иногда подолгу не выходил из дома, то до послеполуденного времени они могут даже не забеспокоиться обо мне.
Это было осуществимо. Надо было продержаться только вторник и среду… Я даже не знал, когда начинается конгресс в Дублине. Утром? Или только вечером? Вполне возможно, что туда не так-то просто и войти. Но Финиан всё, без сомнения, уладит, у меня нет причин об этом беспокоиться. Моя забота – лишь вовремя явиться на условленное место.
Так я лежал, вперившись взглядом в темноту, порождающую демонов. В старании не думать о том, что мне предстояло, мои мысли наткнулись на понимание того, что наш замысел есть не что иное, как попытка унизить Соединённые Штаты Америки. Здесь – трое обычных смертных (ну хорошо, один не совсем обычный, но несомненно смертный), а там – величайшая военная, политическая и экономическая держава, когда-либо существовавшая на земле со времён Римской империи. И всё, что мы могли выставить против танковых армий, бомбардировщиков дальнего действия и атомных подводных лодок, были аргументы и надежды на возмущённую общественность. Мысль об этих неравных силах вызвала странные судороги в моём животе; я уже много раз был уверен, что когда-нибудь это случится: атомная батарея проржавеет, и высокорадиоактивное вещество сверхсекретного состава просочится мне в живот.
Не думать об этом. Лучше вообще ни о чём не думать. Планировать больше нечего, взвешивать больше нечего. Дело решённое: жизнь, которую я до сих пор вёл, сегодня ночью закончится, неважно как. Об этом уже не приходится раздумывать.
Я уже принял однажды решение радикально изменить мою жизнь, тогда, в 1994 году, когда до меня дошла весть о смерти миссис Магилли, которая снимала дом, принадлежавший мне в Ирландии. Вопреки рекомендациям моего офицера майора Рейли, который тогда был очень озабочен своим скорейшим повышением в подполковники, я написал рапорт в соответствующее отделение министерства обороны, отвечающее за лиц, вышедших в досрочную отставку, и был приглашён для разговора в Вашингтон, где и получил письменное разрешение обосноваться в Ирландии.
Мы и так больше года провели в Госпитале Железного Человека в более или менее бессмысленном ожидании того, что придёт в голову руководителям проекта, сменявшим друг друга уже ежемесячно. С нами велись разговоры, с каждым по отдельности, как мы представляем себе своё будущее. Однако почти все наши пожелания были отвергнуты. Мы говорили, что мы хотели бы делать то, ради чего нас создали. Никаких шансов – гласил ответ. Возврат в регулярные Вооружённые силы тоже даже не рассматривался – из-за проблем секретности. В конце концов, было принято решение остановить проект и отправить нас в досрочную отставку. Приказ лично президента Буша.
Опорный пункт угас за несколько дней. Нас тоже, наконец, вывезли, дали нам попрощаться друг с другом на загородной парковке, а потом погрузили в машины – каждого в отдельную. Никто не знал, куда увезут другого. Меня они привезли назад в окрестности Чикаго, в сонное местечко под названием Огурия, где я поселился в пансионате, которым, якобы, управляла одна из наших секретных служб. Там я жил некоторое время, не имея ни малейшего представления, что мне делать. Я чувствовал себя куском отбросов, выгруженных на свалку. И ведь даже напиться я не мог! Письмо маклера, который спрашивал, не сдать ли дом снова, пришло как указующий перст судьбы.
Переезд был простым. Вещей у меня практически не было, а мой перелёт пришлось организовывать Рейли, поскольку нормальная авиалиния была для меня невозможной из-за моих имплантатов. Военный самолёт доставил меня в Шеннон, а военная машина оттуда – в Дингл. После этого я целыми неделями только и делал, что бродил по окрестностям. И не мог поверить в это. Как будто мои натянутые нервы отпустило только здесь, в Ирландии.
Два бесконечно долгих часа истекли, минула полночь, и наконец, наконец-то настало время действовать. Когда я привёл своё тело в движение в бесшумном режиме, мне пришлось подавить вздох облегчения, который, я боялся, был бы слышен во всей окрестности. Я выскользнул из кровати, перетёк через коридор, исполнил своё намерение с занавесками в гостиной и достал из морозильника свой маскировочный костюм. Я мудро позаботился ещё с вечера о том, чтобы выкрутить лампочку внутреннего освещения холодильника, так что в помещение кухни не просочилось ни лучика предательского отсвета, даже на самый краткий миг.
На сей раз мне было приятно надеть на себя кусающе-холодную ткань: как будто мои нервы были в огне, и это их немного остудило. Приятно было чувствовать, где кончается моё тело и начинается внешний мир. А приятнее всего было, наконец, иметь возможность действовать.
Открыв лаз задней двери, я ещё раз осмотрелся. Итак, это был мой дом, в течение многих тихих лет. После вторжения в него я уже не чувствовал себя в нём хорошо, но, несмотря на это, мне тоскливо было покидать это место. Неужто я больше никогда не увижу его? Предчувствие подсказывало мне, что никогда.
