а он упирался, как гимназистка, да?
— Именно так.
— Голубь мой, а хочешь узнать, как все было на самом деле?
— Догадываюсь, — Евгений вздохнул, — но на правде не заработаешь. А жить-то надо.
— А почему за мой счет-то? Ты хочешь жить хорошо за мой счет? Почему я должна работать день и ночь и таскать тебе эти деньги? С какого перепугу? Объясни! — Лера швырнула ему в лицо газету. — А ты не боишься, что мой Володя тебя с того света достанет?
— Ох не боюсь! — Евгений улыбнулся и скрестил руки на груди. — Я, знаете ли, атеист. В загробный мир не верю. Верю только в североамериканский доллар.
— А как насчет евро? — Незаметно для Евгения Лера взяла со стола пульт и нажала на одну из кнопок.
— Тоже неплохо, — весело согласился Евгений. — Двадцать тысяч наличкой — и ни вы, ни ваш супружник, не говоря уж о дражайшем чаде, не прочтут книжечку про то, как вы вынимали вашего престарелого мачо из-под английской шлюхи в ливерпульском борделе, припоминаете? Или уже подзабылось?
Изменившись в лице, Лера зло посмотрела на шантажиста, готовая выцарапать ему глаза.
— Какие мы просвещенные, эрудированные!
— Это еще что! А вот как у народного художника сердчишко прихватило, — воодушевившись, продолжал Евгений, — и как он чуть концы не отдал у вас на руках Еле успели довезти до госпиталя, а страховки-то нет!!! И вы ка-а-ак обложили четырехэтажным русским матом тамошний чопорный персонал и так-таки спасли, понимаешь ли, старичка! А это припоминаете? Было дело?
— Скотина, — прошептала Лера, потрясенная. — Откуда ты все это знаешь, мразь?! — Она подскочила к Евгению, стала трясти за плечи. — Откуда?!
Евгений вырвался из ее цепких рук, встал. Лера отошла в сторону. Оба тяжело дышали.
— Двадцать тысяч… в евро, — хрипло объявил он, поправив ворот рубашки. — Я так хочу!
— А двадцать тысяч пинков под зад не хочешь?
В дверях появились вызванные Лерой охранники.
— Если честно? Не хочу. — Евгений ухмыльнулся. Он не увидел охранников, вставших за его спиной. — Боюсь, мой утлый зад не выдержит и дюжины от ваших, пардон, нехрупких ножек! — Он оглянулся, увидел наконец амбалов и, громко свиснув, невольно отступил. — О-о! Добры молодцы!
— Боюсь тебя огорчить, это очень недобрые молодцы.
Лера сделала знак. Охранники вплотную подошли к Евгению.
— По мою душу? — Он продолжал пятиться.
— А она у тебя есть?
Амбалы схватили Евгения и, не церемонясь, поволокли к выходу.
— Вы подумайте над моим предложением! Что для вас такое двадцать тысяч? Это же… тьфу! Неужели ваше доброе имя не стоит этих денег? Мадам, я предлагаю реальную сумму! — кричал Евгений, вырываясь из рук охранников и даже в тяжелую для себя минуту не теряя своей ернической манеры. — Упс, уже ребра трещат! Ребята, вы полегче — я дважды контуженый! — Уже в дверях он с отчаянием в голосе прохрипел: — Мадам, подумайте!
— Я-то подумаю, только, боюсь, что думы мои тебе не понравятся. А вот когда будешь париться на нарах, сам все поймешь.
* * *
Варвара Семеновна вошла в кабинет Саши.
— Александра Владимировна, я старик честный и прямой, как говорил один шварцевский персонаж… — начала она с места в карьер. — Вы позволите закурить?
Саша, сидевшая за рабочим столом, кивнула и поставила на стол пепельницу.
— Садитесь, Варвара Семеновна.
Секретарша села и запалила папиросу.
— Я вам так скажу: все это мы уже проходили. И не только в тридцать седьмом. Эта доносы, пасквили, анонимки… Так что не вы первая, не вы последняя.
— Варвара Семеновна, дорогая, если вы думаете, что я…
— Да, представьте себе, я еще, слава богу, думать не разучилась. Вы умная, образованная женщина. Реагировать на такое — себя унижать. Пусть будет стыдно тем, кто это читает. Как там у Пушкина? Не помню дословно, но суть такая: не мое это дело, а дело лакея снимать плевки с моего фрака.
— Варвара Семеновна, дорогая, спасибо вам за поддержку, я очень ценю…
— Мы не в комиссионке, уважаемая Александра Владимировна. Я пришла к вам… Значится так, как любит повторять наш уважаемый ректор: «Действительность следует воспринимать как миф». Одним словом, Владимир Константинович ждет вас. — Она потушила папиросу, встала. — И поверьте мне, уж я-то знаю его много лучше, он порядочный, интеллигентный мужик, которому вся эта… — Варвара Семеновна едва удержалась, чтобы не выругаться, — до фонаря. Дело в другом: она отвлекает от главного, раздражает, портит людям кровь, отравляет жизнь. Но ничего, мы сдюжим!
Они шли по коридору, прислушиваясь к музыкальным пассажам, звучавшим за дверями учебных классов.
— Обожаю музыку. Помните, опять же у Пушкина: «Одной любви музыка уступает, но и она мелодия…»?
Подойдя к ректорскому кабинету, Варвара Семеновна собралась было открыть дверь перед Сашей, но та ее опередила. Пройдя через приемную, она вошла в кабинет. Владимир Константинович сидел за столом с мрачным видом, опустив голову:
— Присаживайтесь, Александра Владимировна. Даже не знаю, с чего начать. — Он тяжело вздохнул. — Тема уж больно деликатная! Вот, — кивнул он на выпуск «Утреннего курьера», лежащий на столе, — отнял у одного из наших студентов. Передают из рук в руки. Читают взахлеб! Обсуждают! Черт бы их побрал! Что за народ!
— Бестселлер! — Саша невесело улыбнулась. — Хит сезона!
— Да уж, — Владимир Константинович изнывал от неловкости. — Нелепая история. Крайне неприятная, Александра Владимировна, сочувствую вам искренне! И это мои студенты! — возмутился он. — Вообразить такое — зачитываться интимными подробностями из жизни своего педагога! До чего я дожил!
— Владимир Константинович, вы как ректор имеете полное право поставить мой вопрос на ученом совете, — сухо и четко сказала Саша. — Благо ученый совет — послезавтра. — Саша встала и спокойно добавила: — Я за свое место не держусь. Мне и самой тяжело ребятам в глаза смотреть. Поступайте, как сочтете нужным.
— А что тут думать! Я вас никуда не отпущу! — твердо и жестко сказал ректор.
* * *
— Останови здесь, — попросила Лера. — Отсюда хорошо видно.
Она достала сигарету, Юра поднес зажигалку. Лера прикурила, не отрывая глаз от черных ворот дома Иваницких.
— Почему ты мне до сих пор не говорила, что там у вас творится с этими мемуарами?
— Что у меня творится, я знаю, а что у них — вопрос! Для этого я, собственно, и приехала, чтобы поговорить. Сами-то они, я смотрю, не чешутся. Может, решили, что я так богата, что сама буду отстегивать этой мрази за его писанину? Можно подумать, это касается только меня.
— Все-таки могла бы мне раньше рассказать.
— Зачем? Это моя проблема, мне и расхлебывать.
— Ничего себе, — присвистнул Юра, — но вообще-то я тебе как-никак муж.
— Муж, муж… объелся груш.
