— Все будет хорошо.
— Неужели?
— Говорить правду?
Я киваю.
— Я не знаю. Я так не думаю. А если и будет, то это будет хорошо как-то по-другому. Мы слишком много утратили.
Между нами стена. Мне позарез нужна кувалда.
— Мне очень жаль, что так получилось с твоим братом, я видела его имя в списке.
Он склоняется ко мне ближе. Я хочу скользнуть ему в объятия. Как раз у него под подбородком идеальное для меня место, но я не решаюсь. Без приглашения точно нет. А может, и с ним.
— Я должен навестить своих родителей, если они еще живы.
— Они в городе?
— В Греции. Каждое лето они уезжают на родину и говорят о том, как великолепна Америка.
Он улыбается.
— А когда они здесь, только и делают, что говорят, как прекрасна Греция.
— И как же ты думаешь добраться до Греции?
— Туда все еще летают самолеты, если есть чем заплатить за билет.
— Чем же теперь платят?
— Кровью, медикаментами, едой. Все то, чего теперь не хватает.
Город гаснет. Ночь окутывает его тьмой.
Мы с Ником смотрим друга на друга сквозь темноту, между нами триста миллионов трупов. В другой жизни я могла бы его любить. В этой — я могу только потерять его.
Утром свет появляется вновь, но это нас не сильно радует, поскольку мы знаем, что это ненадолго. Электричество вскоре исчезнет навсегда, вопрос только в том, когда именно. Затаив дыхание, мы ждем.
Сейчас
У животных есть тайна.
Первыми улетают птицы. Тысячи их поднимаются в едином порыве с окрестных деревьев, образуя густое гигантское облако. Цыгане начинают о чем-то между собой перешептываться. Что-то происходит, но что именно, я не знаю. Массовый перелет — плохой признак, если только дело происходит не осенью.
Следующие — собаки. Эти долговязые цыганские псы роют землю, уши опущены, толстые языки свисают из открытых ртов.
Все они хранят какую-то тайну.
Тогда
Утром одного из дней приходят тысячи человек. Они устало ковыляют по размытому дождями асфальту мостовых. Среди них люди всех возрастов, обоих полов, и все они крайне измождены, грязны, с тусклым взглядом. Они взяли в это путешествие свои тела, но забыли прихватить души.
— Канадцы, — говорит Ник. — Мигрируют на юг.
— Как перелетные птицы, — добавляет Моррис.
Остальные собираются у нее за спиной. Из окон второго этажа мы наблюдаем за проплывающей мимо процессией нищих.
— Нужно бы накормить их.
Это говорит крупный парень по имени Трой. Он едва окончил среднюю школу. Сейчас таким, как он, некуда идти — университетов больше нет. Теперь его всему учит улица.
— Всех, что ли? — бросает Кэйси.
Он бывший член Национальной гвардии.[41]Длинный, тощий тип, который раньше торговал косметикой.
Трой скрещивает руки на груди, отчего становится более массивным.
— Они голодают.
Моррис берет на себя роль миротворца.
— Мы не сможем накормить их всех из имеющихся у нас запасов. Им придется самостоятельно искать себе пропитание. Пока еще можно найти пищу и убежище. Если они в этом остро нуждаются, то не пропадут. Мы не в состоянии обеспечить выживание всем. Все, что в наших силах, — это наблюдать и поддерживать порядок.
Спор сходит на нет. Мы знаем, что подразумевается под убежищем. Умерло так много народу, что образовался избыток всего, за исключением живых людей, свежей пищи и оптимизма.
— Мы проходим стадию естественного отбора, — ворчит кто-то.
— Нет, — возражаю я. — В том, что происходит, нет ничего естественного.
Моррис хлопает в ладоши, стараясь взять ситуацию под контроль до того, как мы из друзей превратимся во врагов.
— По местам! Давайте проверим, все ли в порядке. Не думаю, что у нас могут возникнуть проблемы. Канадцы слишком вымотаны. Но они также на грани отчаяния, а отчаявшиеся люди не всегда благоразумны.
Все начинают действовать. Несколько дней прошло с тех пор, как наш распорядок изменился.
Электричество появляется и исчезает, когда ему заблагорассудится, а вместе с ним и телевидение с его новостями. Все теперь не так, как раньше. Все по-новому. И это значит, что мы все еще живы.
Идет семья, тоже по дороге с севера. Ее члены вцепились друг в друга, будто только так могут сохранить слабеющие между ними связи. Их шагов не слышно, но они вежливо покашливают, давая мне знать о своем приближении. Я встаю с корточек и разминаю затекшие ноги, вытираю ладонью пену от колы с потрескавшихся в уголках губ.
Оба взрослых по краям поддерживают троих детей, идущих между ними. Они останавливаются на тротуаре, у них много вопросов.
— Мы никогда здесь не были, — говорит один из них. — Давно собирались, но так и не выбрались.
— А теперь мы здесь, — добавляет другой родитель. — И чем тут можно заняться?
Кроме ожидания смерти и борьбы за выживание? Конечно, я этого не говорю, потому что не хочу пугать детей. Но взрослые это знают, эта жестокая правда сквозит в их осанках.
— Пожалуй, немногим, — отвечаю я. — У нас есть хорошая библиотека и музей.
Я как экскурсовод, приглашающий посетить свой мертвый город.
— А еда здесь есть? И приличное место, чтобы остановиться?
— Мы бы туда направились, если бы вы подсказали, куда нам идти.
Я объясняю, в какую сторону им нужно двигаться, но они смотрят на меня непонимающе, потому что все такое привычное для меня поражает их своей новизной. Тогда я предлагаю пойти с ними и показать им все, что может представлять для них какой-то интерес. Прежде чем расстаться, они суют мне в руки бумажный конверт.
— Это все, что у нас есть, — говорят они мне. — Теперь от этого нет пользы. Но, возможно, когда-нибудь в будущем…
Билеты в Диснейленд, самое счастливое место на земле.
— Будьте осторожны! — говорю я им, прежде чем попрощаться.
Ник с кровожадным выражением на лице стоит в конце длинного полутемного коридора старой школы. В другом его конце я, на мне маска безразличия. Между нами дверь, ведущая в комнату, где пьют кофе. Мы направляемся к ней одновременно: Ник идет большим устрашающим шагом, а я — неспешно, как будто прогуливаясь.
— Я знаю, почему ты такой злой, — говорю я, когда мы встречаемся.
