которая стояла у него между ног, спрятанная одеянием. И обливает себя. Бензин начинает разъедать пулевое ранение на плече, нанесенное напарником Арчи Рино.
Толпа охает и ахает. На этот раз с куда большей озабоченностью и интересом.
Би приобретает у продавца несколько бутылок с водой.
Влад чиркает длинной деревянной спичкой, извлеченной из рукава, и поджигает себя.
Толпа охает и ахает, а затем с неподдельным ужасом кричит. Черт побери. Прямо как в кино. Люди снимают на телефоны.
Чтобы добраться до Глинского, Би бросается в людское море. Человек горит. Море волнуется, и Би плывет против течения. Прилив общественного мнения колеблется. Белль Дэй и ее оператор выходят в прямой эфир из первого ряда. Теперь от него пахнет плохим соусом барбекю. От горящего русского. Би продирается к расчищенному огнем кольцу вокруг Влада. И поливает еще держащегося на ногах волшебника водой. Этого недостаточно. Никто из присутствующих никогда не имел дела с шипящей, дымящейся плотью, но Би щелкнул этим переключателем и валит Глинского на землю. Катает его. Сбивает пламя. Теперь подключаются другие и начинают поливать эту парочку водой из бутылок. Би и Влад останавливаются. Почерневшие одеяния Глинского облепляют Би, словно крылья гигантской летучей мыши. Влад улыбается. Он улыбается, потому что его плоть натянулась, скукожилась, обуглилась и осыпается с его губ.
— Кресло сделал я, — говорит Би в дыру, на месте которой раньше было ухо Глинского. — Кресло сделал я.
Влад моргает — тем глазом, на котором еще осталось веко. Он ласково и нежно проводит по волосам Би когтистой рукой матери Гренделя{85}.
— Что я должен совершить теперь? Что?
К Би бросаются представители власти и силовых структур. Чтобы оторвать друг от друга двух промокших и почерневших художников.
— Что я должен совершить?
Глинский еще крепче сжимает Би в объятиях. Мертвой хваткой. Подносит рот к его уху. Сладковатый запах обугленной плоти забивает ноздри Би. Его рот. Легкие. Влад шепчет по-русски:
— Прыжок.
Ꝏ
Кто-то визжит. Потом по толпе пробегает рябь, люди расступаются. Кольцо вокруг Влада становится шире. Русский горит. Черный дым преследует улетевший гелиевый шарик, на котором изображен вариант «Миграции» с животными.
Мегафон не способен соперничать с огнем. К тому же Дакворт видит, что приближаются гвардейцы. Он замечает Би, который, пошатываясь, отходит от русского, лежащего на земле. Щека его измазана сгоревшей человеческой плотью.
Дакворт делает знак великану: «Хватай его». А потом…
Ꝏ
На Би наползает тень горы, он чувствует, как его сбивают с ног. Он легкий, как птичка, легкий, как перышко бумажной птички на проволоке.
«Искатели».
Да, пришло их время, этих жадных молодых, невежественных богов и богинь. Помните белую букву «И»? Помните, что, приблизившись, можно было разглядеть на футболках надпись «Бита»? Что буквы «Б», «Т», «А» были закрашены высыхающими маркерами и осталась только мерцающая белая «И» — «Я». И осознайте, что с таким же успехом эти «Искатели» могли бы нарисовать на своей груди мишени. Здесь символизм проигрывает меткой стрельбе.
Скоро появятся маленькие облачка дыма, словно в толпе людей в камуфляже кто-то ни с того ни с сего вздумал показывать фокусы. И из стволов ни с того ни с сего стали вырываться дымки. Фокусы следуют один за другим с той же быстротой, с какой мелькают карты в тасуемой колоде. И начинается все с одного выстрела.
Конь бледный. Дакворт первый замечает его. Незнакомца в измаранной одежде, испачканной грязью, с налипшими листьями и ветками. Конь, хоть и молодой, выглядит истощенным, глаза у него белые, дикие. Как и у всадника. Полы изодранного пыльника, похожего на пепельный саван, хлопают по коленям. Ощущение такое, будто и ковбоя, и его коня слепили из серого пепла, вдохнули в них жизнь и запустили в диораму с болотно-зелеными бойцами.
Дакворт наблюдает, как этот человек скачет верхом; неужто никто другой его не видит? Или они настолько поглощены этими сумерками богов, что все теряется в вибрирующем гуле хаоса? Сердце Дакворта уже заряжено адреналином, революционная власть кружит ему голову, но это видение возвращает его дух обратно, в толпу перед студией Табби, на выставку «Быть художником™», к треснувшей и раздавленной скульптуре его верного товарища, назад, в момент Откровения.
Этого не может быть.
И вот всадник на мгновение замедляет коня, в нерешительности фыркающего ноздрей, простирает серую руку и словно выхватывает из толпы гибкую женщину в черной футболке с «Рамоунз» и с пестрым рюкзачком, которая неожиданно и грациозно, точно гимнастка, взлетает в воздух и приземляется позади всадника, на круп его серого коня, которого теперь пришпоривают, и он мчит к Дакворту.
Дакворт не видит, как на сцену бросается Росс Робардс. Как и бойцы, которые смотрят на Дакворта, который не замечает и двух дюжин пейнтбольных маркеров, нацелившихся на них с другого конца парка. Потому что и среди студентов-искусствоведов (тоже хитрых и ушлых) имеются такие, кто хорошо осведомлен о тактике партизанской войны.
По мере приближения коня перестук копыт все громче, все быстрее — Дакворт безуспешно пытался воспроизвести этот чеканный ритм как в спальне, так и за пишущей машинкой. Гигантский зверь не думает замедляться, поэтому Дакворту остается только поднести мегафон к губам и возвестить о возвращении короля.
— О, Уэйлон!
Тут зверь настигает его.
И уж конечно, Дакворт не слышит, как один из бойцов бормочет: «Гребаное искусство». Он и делает первый выстрел.
Резиновая пуля попадает Дакворту в лоб, он падает с грубо сколоченной сцены, паря в воздухе, словно он в тысяче футов над землей. Конь со всадниками без труда перепрыгивает через сцену, а также через падающего Дакворта, скрывается за зданием МСИ и устремляется к озеру с разлагающимися азиатскими карпами.
Дакворт все еще падает.
Прежде чем он упадет на землю, Сенека-парк и соседняя площадь МСИ превратятся в зону свободного огня. Начнется война.
Фонтан
— Бейте. Бейте. Бейте.
Кто-то в далекой-далекой галактике говорит:
— Бейте. Бейте.
Что-то клацает. Это челюсть Би. В ушах у него звенит.
— Эй, ты. Эй, ты. Эй, ты, — произносит кто-то рядом с ним.
[Др-р-р]
Би поднимает взгляд. В голове пульсирует, перед глазами кровавые разводы, пищат летучие мыши. Би не чувствует рук. Они связаны у него за спиной совершенно бестолковыми узлами. Наш покойный друг, скаут Тимми, сказал бы: «Слишком много узлов!» Онемевшая задница Би пульсирует. Он привязан к имзовскому креслу. Из мебельного отдела МСИ.
— Эй, ты. Эй, ты.
Би поворачивает голову к Россу Робардсу. Робардс тоже сидит в имзовском кресле. С симпатичным принтом с гепардятами.
— Эй, ты, — говорит
