Там запрещена стоянка, как везде здесь, но чтобы привести салон в порядок, нужно три минуты. Меньше пяти. Я не нарушу никаких правил.
Потом без шума и пыли выеду на набережную.
Может быть.
Я в маске. Номера чистые. Машина мытая. Подфарники горят. Всё в порядке. Никаких оснований меня останавливать.
Но всё равно ехать мимо гаишника рискованно. Бывает, что останавливают и без оснований. Просто проверка документов. Водительское удостоверение и техпаспорт. Пожалуйста. Смотрит. Возвращая документы, непременно бросает взгляд в салон. Счастливого пути. Спасибо. До свидания.
Я тут раз сто заранее проехал. Да, есть один пост, который я не смогу миновать, как ни крути. Но есть и вариант. Если сначала развернуться под мостом, пост оказывается на противоположной стороне. А если вдобавок двигаться в правом ряду с таким расчётом, чтобы загораживала фура или что-нибудь в этом роде…
Да, такой расчёт.
Правда, бывают совсем залётные патрули. Хаотическая расстановка. План «Перехват». Может быть, прямо сейчас за углом стоит машина. Мерцает мигалкой. Или мотоцикл.
Нет, не может мне повезти. Хорошо бы — но не может.
Что делать. Мир полон несовершенств.
Я посмотрел на часы. Сорок две. Ну да, плюс-минус.
Удивительно, но всерьёз меня ничто не волновало. Я был словно в аквариуме. Мир лежал за холодными стеклянными стенками. Всё в нём давно было мной расчислено.
Я не боялся последствий. Последствия прятались за горизонтом. Я боялся лишь последней секунды. Боялся, что в последнюю секунду…
Что? Не хватит решимости? Что за глупость, я был полон решимости. Решимости с избытком, решимость лезла из ушей, вот сколько было решимости.
Но я и накануне об этом думал… и несколько дней назад. Я постоянно об этом думал.
При этом нужное слово никак не наворачивалось… или, может, вообще не было в языке такого слова, вместо него всё «решимость» да «решимость»… но при чём тут решимость, если решимости хоть отбавляй.
Мысль не находила себе подходящего слова. Но и не покидала меня. Она была такой же навязчивой, как желание. В ней не было никакого смысла, в этой мысли, ей следовало бы отстать и забыться. Она была невозможной. Точнее, это была мысль о невозможном.
Что значит — не хватит решимости или чего там. Как может не хватить решимости или чего там. Если всё решено, то о какой решимости речь. Если мне её, решимости или чего там, вдруг не хватит — что это будет?..
Вот он сядет на пассажирское сиденье рядом и…
И я не смогу?
Это будет что-то невозможное. Какой-то страшный позор. Стыд. Много стыда. Стада стыда.
Но я-то собираюсь жить дальше. А чтобы жить дальше, должен иметь хоть крупицу самоуважения.
Ей не могло быть места, этой мысли.
Но она была. Такая же навязчивая, неотступная.
То есть такое всё же могло случиться.
И я этого боялся…
Сорок шесть.
Черт бы тебя побрал.
Можно позвонить. Мол, я тут сижу. Мы вроде на половину четвёртого плюс-минус. Так я подъехал.
Но нет, лучше выждать. Деловые люди не любят лишних звонков. У него дела на миллион, а тут дребезг по пустякам. Даже, скорее всего, значительно больше, чем на миллион. Если семь лет назад начал с девятисот сорока тысяч, теперь, конечно, куда больше. Десять миллионов. Сто. Вряд ли миллиард. Но понятно, что не бедствует.
А тут трезвонят по ерунде.
И я знал, что нельзя отводить взгляда от двери. Я знал, что стоит сморгнуть, и окажется, что пропустил самое важное.
Пятьдесят две.
Лицо горело. Мне не хватало воздуха. Не сводя глаз с поблескивающих створок, я нашарил ручку.
Дверь распахнулась, стала видна вся башня.
То есть не вся. Чтобы увидеть всю, нужно было посмотреть вверх.
И я отвёл взгляд, чтобы взглянуть вверх.
И ведь я знал, точно знал, сколько раз в этом убеждался — стоит лишь сморгнуть!..
Но ряды возносящихся к ясному небу этажей сами собой притягивали взгляд.
И я не понял, что за кулёк.
Кто-то бросил с верхотуры кулёк.
Из форточки, вероятно.
Какой-то дурак бросил кулёк из форточки небоскрёба. Чёрт знает с какого этажа.
Лень до мусорки дойти.
Кулёк летел вниз.
Куда ещё было ему лететь. Кульки с мусором всегда летят вниз.
Этот падал очень быстро.
Трепались какие-то тряпки.
В следующее мгновение мозг сумел ухватиться за иной образ и подправил зрение: я увидел, что это не тряпки, а руки.
Падавший махал руками.
Может быть, он при этом и кричал. Но в городе всегда шумно.
Откуда-то долетел взвой клаксона.
Он шлёпнулся метрах в десяти от меня. Примерно на полпути к дверям.
Удивительно, что я и сейчас ничего не услышал — не услышал звука удара.
Как будто упал пустой мешок.
Это было какое-то сумасшествие.
Я должен был не моргая смотреть на двери.
Вместо того я выпрыгнул на асфальт.
От дверей тоже кто-то спешил. Я услышал трель свистка.
Многие, выскочив из дверей, не решались двинуться дальше.
Я уже подбегал.
Тело лежало на боку лицом ко мне. Маски не было.
Вот ничего себе.
Чернота затмила взгляд.
Чёрный комбинезон охранника.
Охранник кричал сквозь маску:
— Не подходить! Не трогать!
Подбежали ещё двое в чёрном.
— Не идти туда! — надрывался у дверей третий, размахивая сорванной, чтобы не мешала орать, маской. — Нельзя подходить!
— Не трогать!..
Из дверей выскакивали ещё и ещё в чёрных комбинезонах. Мелькнула и полицейская форма.
Я попятился к машине.
Сел, сунул «Осу» обратно в сумку, откуда прежде вынул, чтобы пристроить между сиденьями под правую руку. Сумку закрыл, бросил на заднее сиденье.
Блестящая самописка оставалась в пальцах. Отшвырнул.
Повернул ключ.
Ничего себе, повторял я, выруливая к набережной. Вот ничего себе.
Вот ничего себе, а.
Эпилог
Марина звонила дважды, но на время полёта телефон был выключен. Пропущенные вызовы я увидел в электричке.
Меня должен был встретить Кузьменковский водитель. И встретил бы, как всегда встречал. Но вместо того, чтобы посадить рейс во Внукове, что следовало из расписания и значилось в билетах, нас отправили в Домодедово. И с таким молчаливым достоинством это сделали — не стоит, дескать, благодарности, — будто мы всю жизнь сюда стремились и вот, наконец, получили счастливую возможность.
Я уж года три как обзавёлся замечательным кожаным саквояжем — достаточно вместительным для краткосрочных командировок и настолько скромным, чтобы даже на самой строгой регистрации ни у кого не возникло мысли, что он может претендовать на место в багажном отсеке. Поэтому не пришлось по крайней мере ждать выдачи багажа. Но то, что стало рутиной, не может быть серьёзным утешением.
Экспресс готовился отбыть, я успел. Зашипели двери, закрываясь. Я достал телефон.
Ну да, сказала Марина, я звонила.
Она поинтересовалась, в Москве ли я, а услышав, что фактически нет, но скоро буду, поскольку еду из аэропорта, то есть нахожусь в сравнительной близости, ужаснулась: сколько можно! Я пообещал в ближайшее время вернуться к оседлому образу жизни. Хотел напомнить её собственные слова о бизнесе: мол, кто им занят, себе не принадлежит и живёт как на вулкане. Но напоминание
