А у меня сердце в комок сжимается, горло перехватывает спазм. Боже! Даже представить страшно то, что я чуть не потерял.
– Папочка! Тебе больно, да? – Кира гладит своей ладошкой мое предплечье, в котором находится катетер.
– Нет, принцесса. Я же мужчина, как мне может быть больно?! – произношу с горечью в голосе.
– Мой миленький папочка! – нежно трогают пухленькие пальчики мой лоб. – Мне так тебя жалко. Я так по тебе соскучилась.
– Ничего, дочка. Еще немножко потерпишь и будем с тобой чаще видеться, – улыбаюсь сквозь отчаяние. Душу выворачивает наизнанку детская, искренняя любовь и забота…
Зря я все же отцу разрешил приехать. Лучше было перетерпеть. Уже отвык быть один.
Внезапно дверь открывается шире: первым заходит отец, а за ним… Ксюша.
Невыносимая боль вгрызается острыми когтями в сердце.
Я смотрю на жену. Не могу от нее глаз отвезти. Такая красивая, желанная, что мышцы сводит судорогой от того, насколько сильно хочу ее обнять. Прикоснуться. Поцеловать.
– А у нас сюрприз, папочка! Мамочка тоже приехала, – щебечет синичкой Кира.
Жена смотрит на меня, глаз не отводит. Я вижу по ее застывшему в маске лицу, что ей неприятно видеть меня в таком убогом состоянии. У нее в глазах шок. Она молчит. Слова сказать не пытается. Просто молчит.
– Здорово, сын, – отец, чуя неладное, первым начинает наводить суету . Обходит палату, подходит ко мне, протягивает руку, сжимает пальцы. – Я ее пытался отговорить, но она такая упрямая. Вся в тебя. Видимо, пацана родит. Характер – невыносимый. Твой.
Он улыбается. А я ничего смешного не вижу, ну, или перестал понимать шутки.
– Кир, а давай мы пойдем к доктору сходим. Про папину операцию спросим.
– Не надо, пап…
– Пойдем, – подскакивая, будто мячик, цепляется деда за руку дочка. Тащит к двери.
– Мы ненадолго, – стоя в дверях, подмигивает мне отец.
Ну, не дурак я. Все понимаю. Оставили нас с Ксюшей наедине, чтобы смогли поговорить. Но это неправильно. Я не готов.
– Привет, – скрипучим, будто простуженным голосом отзывается жена. Ее голос низкой вибрацией пробегается по коже. Появляются мурашки.
– Здравствуй, Ксюша, – растягиваю рот в приветливую улыбку. Получается плохо. – Зря ты пришла. Хм, я не хотел бы, чтобы ты меня видела в таком состоянии, – произношу с горечью.
– Игнат, ну, что за бред, – передернув плечами, будто стряхнув с себя оцепенение, Ксения торопливым шагом подходит ко мне. – Меня не хотел видеть? А кого хотел?
Голос жены немного дрожит, когда она останавливается совсем рядом с кроватью и начинает неосознанно, на автомате, расправлять складки на простыне.
– Ксюш, ну, зачем ты так? – отворачиваюсь, чтобы жена не увидела боль, которая рвет мне сердце. – Если бы я мог повернуть время вспять… Я бы не пожалел многое отдать за это.
– Игнат. Не надо ничего отдавать. Можно просто жить. Идти вперед. Думать о будущем и о том, чтобы в будущем не делать опрометчивых шагов.
Без лишних слов, беру жену за руку, переплетая наши пальцы, немного сжимаю.
– Ксюша, – отчаяние встает в горле комом. – У меня нет будущего. У нас его нет. Ксюш. Я не смогу себя простить, если ты вдруг решишь остаться. Зачем тебе связывать свою жизнь со мной? Я же теперь инвалид. И даже если операция пройдет успешно, я уже не буду прежним.
– Игнат, пожалуйста, не говори так. Я уверена, врачи тебе могут помочь.
– Я реалист, Ксюш. И риски могу просчитать заранее. И то, что мне предлагаю врачи – это не что иное как афера. Шансов пятьдесят на пятьдесят. Я не питаюсь иллюзиями, Ксюш.
Жена молчит, но все также продолжает смотреть бездонными, наполненными печалью глазами.
– Игнат. Я…
– Ксюш. Ты зря пришла. Тебе нужно беречь не только себя, но и нашего, – высвобождаю ладонь из ее захвата и кладу ее на живот. Ксюша даже не дернулась. Наоборот, положила сверху свою ладонь, – ребенка.
– Игнат. Я хочу кое-что сказать тебе, – шмыгнула носом, на уголках ее ресниц я заметил блестящие капельки слезинок.
– Нет. Не говори. Не смей меня прощать. Слышишь. Я не достоин твоего прощения, Ксюша. Я изменил тебе. Я издевательски вел себя по отношению к Кире и к тебе. Ты не можешь меня простить, Ксюш. Я хочу, чтобы ты была счастлива. А с инвалидом ты вряд ли станешь счастливой.
Резко отворачиваю голову, когда Ксюша тянется к моему лицу своими дрожащими пальчиками, чтобы стереть с щеки влагу.
– Уходи, Ксюш. Уходи! – повторяю громче, когда жена продолжает стоять.
В следующий миг. Мне вдруг резко становится холодно. Ксюша убирает руки и, круто развернувшись, на пятках убегает. Громко хлопает дверью.
Остаюсь один. С разорванным в клочья сердцем. Со сгоревшей и превратившейся в пепел душой. Будто мертвый, ничего не чувствующий труп, я заживо сгораю от нестерпимого горя, обрекая себя на вечные муки одиночества. Без нее. Без моей любимой женщины и без семьи.
Глава 21
– Дочка, ты уверена, что заявление писать не будешь? Не пожалеешь? – мать настороженно смотрит на меня.
– Мам, ну, ты опять за старое. Тебе же уже объяснили все, – устало вздыхаю, придерживая низ живота, поднимаюсь со стула. Мать поднимается тоже.
Адвокат остается сидеть, проверяет, везде ли проставлены подписи.
– Замечательно, – адвокат захлопывает папку, поднимается. – Как только все тонкости будут оговорены с Лилией Сергеевной, я вам, Ксения Михайловна, сообщу. Идет?
Коротко киваю:
– Безусловно. Надеюсь, у нее в этот раз хватит совести и ума, чтобы не строить козни, – отвечаю раздраженно.
– Будем надеяться на успех. Лилии Сергеевне я после нашей прошлой встречи доходчиво попыталась донести, что ее ожидает в том случае, если мы подадим на нее в суд. Мне кажется, она поняла. Да и про Елену Борисовну, адвоката вашей свекрови, могу сказать одно – она способна творить с людьми чудеса. Практически из ста ее клиентов, девяносто девять уходят с подписанной мировой.
Адвокат нас провожает до двери.
– И, Светлана Викторовна, я понимаю, что в вас бушует обида за дочь, за внуков, но лучшим исходом для нас будет денежная компенсация, нежели условный срок, а то и вообще, административное наказание. За подмену анализов – увы, не сажают, тем более, таких людей, как Лилия Сергеевна. Максимум
