к ней вот так. Если мы занимаемся сексом, это должно быть холоднее, практичнее, средство удовлетворения похоти, и ничего более. Это не может быть таким интимным, таким личным.
И затем, как будто мое настроение и так было недостаточно плохим, мои эмоции перепутались в неудобный и незнакомый клубок, я узнаю от Рауля, что София ослушалась меня, пока меня не было.
— Она поехала в больницу с Катериной, — говорит он мне, и на мгновение я прихожу в такую сильную ярость, что краснею. Я даже не слышу причину "почему" или другое слово, которое говорит Рауль, пока направляюсь к лифту, ведущему в пентхаус.
К тому времени, как я вхожу, меня почти трясет от ярости. Вот почему, думаю я, бродя по квартире в поисках Софии. Вот почему я не могу позволить себе испытывать к ней чувства, вот почему я не могу допустить такого рода близости, вот почему для нее лучше бояться меня, чем заботиться обо мне. Я был идиотом, думая, что для нас возможны сложные свидания на крыше и ночи, проведенные вместе, смеясь над фильмами, что я могу каким-то образом получать подобные обычные удовольствия, будучи кем угодно, но не обычным человеком.
Я глава крупнейшей преступной организации в мире, а не муж, который каждый день приходит домой на ужин. Не отец-футболист. Не мужчина, которому достаются атрибуты нормальной жизни. Это цена за ту жизнь, которую я вел и продолжаю вести, и я всегда был рад ее заплатить. Нет причин начинать настаивать на этом сейчас. Единственный способ обезопасить Софию, убедиться, что она слишком боится ослушаться меня, чтобы она почувствовала, что моя власть над ней абсолютна, чтобы она знала, что лучше не игнорировать мои приказы. Она не может думать, что мы равны, что между нами есть близость или партнерство.
Это только убьет ее. И если я допущу такую близость между нами, и ее убьют, это разобьет меня. Я знаю это. Я сделаю то, на что иначе никогда бы не решился, чтобы спасти или отомстить за нее.
Мне никогда не было суждено иметь любовь. Я никогда не хотел иметь жену, которая была бы чем-то большим, чем симпатичный трофей, который можно время от времени доставать и выставлять напоказ, чем то, во что можно время от времени втыкать свой член, когда я хочу получить удовольствие дома, с меньшими усилиями, чем для того, чтобы подцепить другую женщину. Именно за такое мышление я цеплялся, когда мне сказали, что мне придется жениться на Софии, чтобы спасти ее жизнь.
Я не знаю, когда я потерял это. Но сегодня все меняется. Сейчас.
София на кухне, когда я нахожу ее. Она оборачивается с улыбкой на лице, которая тут же исчезает, когда она видит выражение моего лица, кровь, все еще забрызганную мою кожу и рубашку. Хорошо, я думаю, мой мозг перегружен эмоциями и замедлен тем количеством дисциплины, которое требуется, чтобы заставить себя довести дело до конца. Ее улыбка сменяется настороженностью, а затем страхом, когда я подхожу к ней, и ее крик, когда я поднимаю ее на руки и перекидываю через плечо, заставляет мою грудь болеть сильнее, чем следовало бы.
— Отпусти меня! Лука, что происходит — кричит она, вырываясь из моих объятий, но я держу ее всю дорогу до спальни. Быстрым движением я опускаю ее на пол, пытаясь сдержать вожделение, которое поднимается во мне, когда я смотрю, во что она одета: джинсовую мини-юбку и белый укороченный топ из какого-то мягкого материала, который так и просится, чтобы я провел по нему руками.
— Я знаю, что ты была в больнице. — Мой голос темный, сиплый, хриплый от всех разговоров, которые я вел сегодня, пытаясь убедить русских изменить Виктору, чтобы они могли сохранить хотя бы несколько своих пальцев или ногтей на ногах. — Что я тебе говорил, София?
— Ты сказал мне оставаться здесь, — говорит она тихим голосом. — Но Катерина…
— Мне все равно. — Я вижу, как она отшатывается от резкости в моем голосе, но я не останавливаюсь. — Меня не волнуют твои оправдания. Ты знаешь, что я делал сегодня, София?
Ее взгляд скользит по мне, по крови, и я вижу, как она становится еще бледнее.
— Я могу догадаться, — говорит она тихим голосом.
— Это то, кто я есть, София. Кровожадный человек. Убийца. Душегуб. Мучитель. Человек, который сделает все, чтобы сохранить то, что мне было дано. Мужчина, который сделает все, чтобы защитить тебя, поскольку ты часть этого. Ты моя, София, — рычу я, делая шаг к ней. — Я думаю, ты забыла об этом.
— Нет, я просто…
— Ты просто думала, что тебе это сойдет с рук. Ты думала, что можешь ослушаться меня, и не будет никаких последствий. Посмотри на меня, София! — Мой голос повышается, заполняя комнату, и она отшатывается. — Я похож на человека, которому можно не повиноваться без последствий?
Я ненавижу страх, который, как я вижу, наполняет ее глаза. Я ненавижу то, что пугаю ее, что кричу на нее, когда все, чего я хочу, это заключить ее в объятия и сказать ей, что мне нужно, чтобы она была в безопасности, что мысль о том, что ее убьют из-за того, что она не смогла меня послушать, заставляет меня чувствовать себя наполовину безумным, диким от ярости. Что если я не могу защитить ее, я больше не вижу, в чем, блядь, смысл всего этого. Но я не могу ничего из этого сказать. Потому что мне нужно возвести стены между мной и Софией настолько высокие, чтобы ни у кого из нас не возникло желания пытаться взобраться на них снова.
Это единственный способ обезопасить нас обоих.
Ее глаза затуманиваются слезами, угрожающими пролиться, но я игнорирую это. У меня сдавливает грудь, как будто трудно дышать, и просто видеть ее после нескольких дней отсутствия заставляет меня хотеть ее больше, чем чего-либо, чего я когда-либо хотел в этой гребаной жизни. Я чувствую себя наркоманом, гоняющимся за кайфом, отчаянно нуждающимся в тепле ее тела, окружающего меня, в ослепляющем удовольствии погружаться в нее, в экстазе освобождения.
Одним быстрым движением я делаю шаг вперед, поднимаю ее и бросаю лицом вниз на кровать. Она визжит, пытаясь повернуться ко мне лицом, но я задираю ее юбку до самой задницы, моя рука прижимает ее к кровати, когда я стаскиваю с нее стринги, оставляя их запутанными вокруг одной лодыжки, когда я раздвигаю ее ноги.
— Лука!
— Блядь, ты уже такая влажная, — бормочу я, жестко вводя в нее два своих пальца. Она стонет, ее задница приподнимается в воздух и прижимается спиной к моей руке, даже когда она извивается на месте. Я уже тверд как скала, болезненно пульсирую от потребности кончить, и я расстегиваю молнию, высвобождая свой ноющий
