— волшебно-героические. А сказочные повести, бытовые сказки, анекдоты — это беллетристика, литература, устная литература для взрослых.
Спрашиваю: где слышали сказку про Семенова? (Она уникальна.)
И вот ответ. Стояла когда-то в деревне, еще до войны, нежилая изба. И по вечерам собирались там мужики — курили, вели беседы и рассказывали разные истории, сказки, байки. И такое бывало наскажут, что стены дрожат от хохота, а бабы обходят эту избу стороной… В эту бы избу да фольклориста!
Желая смягчить озорной юмор сказки, Василий Иванович скомкал конец и даже не решился сказать, что же именно потребовал от Анастасии Кирпитьевны герой за гусли-самогуды.
Помните, принц-свинопас за свою чудесную трещотку (аналогичный музыкальный инструмент!) захотел получить от принцессы ни много ни мало — сто поцелуев. И принцесса согласилась, а фрейлины прикрывали продавца и покупательницу широкими юбками. Так ведь эта сказка (прелестная, конечно!) уже причесана, приглажена, это сказка литературная: А что рассказывали датские мужики, у которых подслушал эту историю Андерсен? То же самое, уверен, что и русские. Народ любит острое, соленое словцо и веселые, пусть порой и рискованные ситуации. Весь «Декамерон» — плоть от плоти фольклора — построен на этом.
Что же касается Василия Ивановича Харламова, жителя деревни Надпорожье Лодейнопольского района, пенсионера, 68 лет от роду, то другие сказки его и замысловатые притчи в эту книгу уже не поместились. Они — впереди.
Поживет еще старая сказка!
В. И. ХАРЛАМОВ
81. ПРО СЕМЕНОВА
Значит, жил-был первейший купец в мире. Фамилия была ему Семенов. Семья у него была женка и сын. И всё. Больше не было никого.
Ну вот, немного времени тут пожили, сын этот женился. Взял, конечно, он девушку по любви. Хороша была девушка, и поженились. Потом немного времени прожили, ну, две недели так прошло, эта женка померла. Померла, значит, похоронили на кладбище. (Полкилометра было кладбище до деревни.) Похоронили, домой пришли, ну там пообедали.
Потом вечер как стал, это сын, значит, пойдет куда-то, выйдет с избы, а отец и мать-то думают, что в клуб («Клубов-то не было!» — закричала Анастасия Александровна.) или куда-нибудь пошел. А он никуда, окроме как на могилку. Женка померла, он любил очень горазно эту женку, и на могилку пойдет и там до двенадцати часов ночи сидит на могилке и даже это просит там кого-то («Да бога!» — сказала Анастасия Александровна.), что как бы воскресла бы вот женка евонна.
— Раз, — говорит, — хоть увидеть бы, и больше всё.
Это он ходит… Сороковой день раньше, видишь, справляли.
— Ну, — говорит, — завтра сороковой день. Сегодня пойду еще вечером. Если ничего — больше не буду, не стану ходить!
Пошел против[18] сорокового дня-то и так уж сидит на могилке и просит, чтобы вот как бы воскресла бы женка.
Вдруг — это уж больше двенадцати часов ночи стало время-то — подходит к ему старичок такой, старый-старый, седатый такой.
— Чего ты, — говорит, — добрый человек, тут вот кажный вечер придешь и что вот плачешь на могилке?
— Да вот, — говорит, — дедушко, женился, была любая женка, красивая, любил, и вот жалко — померла. Как бы она воскресла бы, раз бы, — говорит, — еще увидать!
— Ну ладно, я тебе помогу. Только, — говорит, — смотри: тебе не к лучшему будет, а к худшему.
— Да будь, — говорит, — что хошь, а только бы воскресла бы!
Дает ему этот старичок три горошинки.
— Вот, — говорит, — выкопай яму, вырой землю, открой гроб и на груди положь женке эти горошинки. («Да горошинки!» — каждый раз поправляет жена.) Пять минут не пройдет, женка у тебя выстанет, воскреснет. Но, — говорит, — когда это всё сделаете, эти горошинки, — говорит, — ты не бросай никуды! Прибери себе, они тебе пригодятся.
Ну ладно. Он обрадовался, лопату прибежал взял, схватил. А рохла[19] земелька, только зарыта могила. Вырыл яму, выкидал землю, гроб открыл, горошинки положил на грудь. Ну и пяти минут не прошло — женка открыла глаза, выстала, воскресла. Ой обрадовался он! С ямы выскочили, ну, в яму обратно землю зарыл быстренько, женка помогла еще немножко. И отправились по дороге домой.
А дома там уже выстали мать да отец. Завтра сороковой день справлять, так надо приготовить ведь угощение, придут гости на поминки. Справляются дома.
…Вот отправились домой с женкой, идут по дороге. Вдруг сын-то этот захотел вот немножко управиться… (Ну так как же — сказка так сказка!) Ну и остался.
— А, женка, иди, — говорит, — по дороге, я насдогоню тебя.
Она пошла тихонько. Ну он задержался там немножко.
Как раз навстречу с Питера едет какой-то большой начальник на тройке. Лошадь запряжена в бричку в эту, экипаж глуховой был, закрывался. Ну, кучер там. А это был полковник Семеновского полка с Питера. Вот попадается женщина эта встречу.
— Останавливай, — говорит, — кучер, лошадей! Кучер остановил.
А она была красивая такая женщина, завлекательная. Он подает ей руку, этот полковник, здоровкаться. Она руку подала, и он ее туды, в этот экипаж. Закрыли. (Закрывался экипаж этот, глуховой был.)
— Ну, кучер, — говорит, — давай гони лошадей!
И поехали.
А этот Семенов сын отправился по дороге домой. Бежит, бежит, домой прибежал — не мог насдогнать жёнки. (Женку увезли уже дак!) Прибежал домой. Отец и мать:
— Где ты, — говорят, — ходишь долго? Сегодня сороковой день, уж вот справлять надо.
— Да, — говорит, — был на могилке. Женка воскресла, с ямы вышла, и вот пошли домой. Она, — говорит, — наверно, куды-нибудь спряталась. Дома, — говорит, — наверно.
— Да что ты говоришь, сынок! Ведь это тебе видится аль бредится, аль что такое, — ведь сегодня уже сороковой день! Где она воскресла?
— Ну бросьте вы, я сейчас выкопал с ямы, воскресла женка.
Начал искать он в дому-то, а дом купеческий был, так комнат много, двенадцать комнат, аль что там. Ну нет, нигде никак нет. Не может найти!
Потом он что:
— Наверно, — говорит, — запуталась да пошла мимо по дороге… К Питеру эта шоссейная дорога-то идет.
Ну, побежал он по этой дороге. А там — километров пять пробежал — пасет пастух коров» коров пасет стадо.
— Вот, — говорит, — пастух, ты видел аль не — тут какая женщина проходила по этой дороге?
— Нет, — говорит, — не проходила никакая женщина. Только проезжал тут какой-то большой начальник на тройке и кучер, а рядом сидела, — говорит, — очень красивая женщина.
— Ну всё. Всё! — и махнул рукой.
Не пойдешь, не побежишь. В Ленинграде не в деревне. Где ты искать будешь? Там разве найдешь?! Вернулся домой.
— Ну правду, —
