под Хаммерсмитский мост заложили бомбу, которая взорвалась, когда по мосту проходили войска. Новость попала на последние страницы газет, под кратким заголовком «Бесчинства террористов», но о жертвах, десятках погибших солдат, как и о раненых, ничего не сообщалось. Мост на несколько месяцев закрыли, а обломки перевернутого армейского грузовика до сих пор валялись на берегу реки.
«Опель» прибавил скорость, снуя между машинами и оставаясь в паре десятков футов за ними.
— Где же остальные? — тихо пробормотал Оливер. — Смотри внимательно.
Роза судорожно рассматривала пешеходов, вглядываясь в лица, стараясь понять, наблюдают они за ними или нет. Мимо шли совершенно обычные люди: мужчины в костюмах или форме, безликие фигуры в шляпах и макинтошах, женщины всех возрастов и каст.
— Я никого не вижу. Или, точнее, это может быть кто угодно.
— Обращай внимание на тех, кто ничего не делает. Читает газету на скамейке, разглядывает витрины. Безделье сложнее всего изобразить.
По всей длине набережной стояли автобусы, и все новые и новые группки туристов выбирались из них, нагруженные складными стульями, свернутыми пледами, рюкзаками и корзинами, откуда торчали сэндвичи и термосы. Судя по акцентам, люди прибывали со всей страны: говоры центральных графств, Севера и Запада мешались в воздухе, полные возбуждения в предвкушении воскресенья.
Оливер шел рядом быстрым шагом, стараясь выглядеть спокойным. Он напряженно всматривался вперед, иногда поглядывая в боковые зеркала проезжающих машин.
Неожиданно им повезло. За ними, перекрыв движение, остановился грузовик с солдатами. Солдаты выпрыгнули из кузова, открыли задний борт и начали выгружать на тротуар металлические ограждения. Движущиеся на юг машины остановились, и, быстро оглянувшись, беглецы увидели, что «опель» застрял вместе с остальными.
— Меняем курс. Быстрее! — Перебежав через дорогу, Оли вер направился в сторону более узких улиц, идущих от реки.
Пока они шли мимо витрин, Роза заметила, что он поглядывает в зеркальные окна, проверяя, нет ли слежки.
— У меня идея. — Она нетерпеливо подергала его за рукав. — Мы можем пойти в дом моих родителей. Там никого нет, мать сейчас у Селии.
— Думаешь, они этого не знают? Они будут ждать нас и там.
Ее горло сжалось.
— Может быть, к моей сестре?..
— К твоей сестре тоже придут.
Роза с ужасом представила себе, как полиция врывается в тихий дом Селии на Клэпем-стрит. Джеффри в дверях переходит от угроз к отговоркам, ее сестра прячется за его спиной, мать плачет и заламывает руки.
— Куда же нам тогда идти?
— Боюсь, что на ближайшую железнодорожную станцию.
— А это разумно?
При повсеместном присутствии соглядатаев в Союзе, и станции, и все остальные места, подходящие для встреч, прямо кишели ими. К тем, которые уже на хвосте у Розы и Оливера, добавятся новые из числа железнодорожных.
— У нас нет выбора.
На голове бронзовой статуи Клары на площади перед вокзалом Виктория сидел голубь. Птицы не делали различия между монументами режима и оловяннолицыми государственными мужами, столетия назад населявшими Лондон. В конечном счете не все ли равно, на ком расположиться, разве что спокойно посидеть на Кларе долго не получалось. В Союзе среди женщин распространилось поверье, что мать Вождя обладает сверхъестественной силой, способствующей чадородию, и ее статуя стала местом неофициального поклонения. Жаждущих отдыха голубей постоянно беспокоили паломницы, прикасающиеся к простертой руке Клары в надежде на удачу.
— Здесь удобное место для ожидания, — сказал Оливер. — Я пойду возьму билеты.
Он ушел, а Роза встала под сенью бронзовых материнских рук Клары, отвернувшись от снующих людей. Вокзальная толпа сегодня была гуще обычного из-за туристов с их холщовыми рюкзаками, чемоданами и надетыми в честь коронации шляпами. Площадь пересекали сотни пассажиров, протискиваясь между рабочими, устанавливающими дополнительные громкоговорители на фонарных столбах, лесах и щитах с расписаниями, чтобы весь день транслировать программу Британской радиовещательной корпорации.
Статуя Клары обладала нешуточной притягательностью. Для некоторых женщин это превратилось в автоматический ритуал — они касались ее отполированной руки, проходя мимо, как в былые времена прохожие касались статуи Девы Марии. Другие подходили торопливо, словно стесняясь объявить о своих сокровенных желаниях миру. Роза была не единственной, кто задержался здесь испросить помощи у матери Вождя. По другую сторону статуи стояла девушка с сосредоточенным в молитве лицом, сложив руки поверх голубовато-серого костюма.
Роза уже видела этот костюм сегодня.
Времени предупредить Оливера не оставалось. Резко повернувшись, она позволила толпе увлечь ее за собой и пошла не глядя, поворачивая то налево, то направо, заходя за газетные киоски и будки чистильщиков обуви, пока перед ней не мелькнула выцветшая бело-золотая витрина кафе «Союз». Эти кафе когда-то носили название «Лайонс-Корнер-Хаус», пока их не освободили от владельцев-евреев и не переименовали, но официантки по-прежнему носили старую фирменную черно-белую форму, придуманную для официанток «Лайонс». Официанток здесь подбирали с учетом внешности и манер, что повышало их шансы выйти замуж по сравнению с остальными гретами, поэтому в желающих работать никогда не было недостатка, а благодаря приветливости девушек в этих кафе всегда хотелось задержаться. Если не обращать внимания на убогое меню и отвратный кофе, вполне можно было вообразить, что переносишься в другое время, хотя и особые директивы Союза не запрещали подобные игры воображения.
Скользнув внутрь, Роза уселась за один из престижных столиков, зарезервированных для мужчин и женщин класса I. Отсюда открывался прекрасный вид на площадь перед вокзалом, в отличие от столиков для низших каст, теснившихся в глубине зала. Она не смогла придумать ничего лучшего: отсюда она могла высматривать в толпе Оливера, скрываясь от слежки.
В углу бара стоял телевизор. Шла музыкальная программа, специально составленная для коронации: Вагнер, Штраус и Бетховен, дирижировал Герберт фон Караян. Музыка не слишком годилась в качестве фона для утреннего кофе и, как обычно в общественных местах, звучала слишком громко. В Союзе все привыкли к постоянному шумовому фону, режим как будто старался заглушить все человеческие мысли, и громкоговорители на улицах и в кафе, закончив трансляцию речей и указов, тут же переключались на музыку, обычно оркестровую: эстрадные оркестры, духовые оркестры, марширующие оркестры. Впрочем, в некоторых случаях больше подходила опера.
Сидя рядом с мужчиной, поедающим пирожное с патокой и кремом, и закрыв лицо меню, Роза наблюдала за вокзальной толпой.
— Простите, мисс, что вам угодно? — громко, чтобы перекрыть бравурные аккорды «Мейстерзингеров», спросила подошедшая к столику официантка.
Роза вздрогнула, но мгновенно взяла себя в руки.
— Ничего. То есть чашку чая, пожалуйста.
Она сосредоточила взгляд на потоке людей снаружи, плотная масса которых двигалась как единый организм, сплошная пульсирующая палитра всех оттенков серого и коричневого. Ничего необычного.
На одной из платформ, ближе к концу, стоял железнодорожный фанат: растрепанные
