И реакция Шепилина ошеломила студента. Не самим по себе отказом и нагоняем, а тем, каким именно образом это было сделано.
Если бы, вернувшись из ректората или из первого отдела, душка и интеллигент Шепилин, только что искренне и весело поздравлявший Жакова с великолепными достижениями и заслуженным выигрышем, взял бы своего студента за пуговицу пиджака и сказал бы ему сочувствующе доверительно: "Я всё понимаю, старик, но такая уж у нас дурацкая и закрытая система, ничем не смогу помочь, вышестоящее начальство сильно рассердилось! Придётся тебя для виду наказать. Объявим тебе выговор для порядка, а через полгода снимем", это было бы половиной беды.
Несмотря на свои юные годы, Жаков давно не был наивным идеалистом с голубыми глазами. Отучившись в блатном и престижном МГИМО два с половиной года, среди "золотой" молодёжи — "сливок" партийной, государственной и чекистской номенклатуры СССР, он сам стал во многом циником. К тому же, смотря каждый день по телевизору всеобщие славословия по адресу полного маразматика Брежнева и видя в институте его внука-обалдуя, Жаков прекрасно понимал и принимал общую советскую игру в двоемыслие на партийных, комсомольских и прочих собраниях.
Но декан факультета Шепилин повёл себя как полный подлец, как последняя сволочь, не просто развернувшись на 180 градусов и отказавшись от одной своей позиции в пользу прямо противоположной, а сделав это на 100 % убеждённо, с полной верой в свою правоту. И это — не на народе, когда была бы объяснимой всеобщая, притворная игра на публику, расчёт на потенциальные доносы стукачей и соглядатаев, а в доверительной беседе с глазу на глаз, без свидетелей! Такой чудовищной низости от Шепилина Жаков не ожидал.
Когда человек врёт, зная, что он врёт, это может быть плохо, но не так страшно. Когда человек врёт на полном серьёзе, уже внутренне веря в то, что он говорит сущую правду, он становится психически больным и общественно-опасным социопатом.
Когда человек может убеждённо менять свою позицию на диаметрально противоположную по несколько раз на дню, в зависимости от линии партии на данный исторический момент, временной политической конъюнктуры или мнения вышестоящего начальства, это ведёт к полному разложению его личности и всего общества. Страна, состоящая из подобных людей, не может не развалиться, рано или поздно.
Жаков уже много читал об этом в запрещённых в СССР произведениях Оруэлла и братьев Стругацких, в подпольных, самиздатовских книжках: трилогии "Дети Арбата" Анатолия Рыбакова, "Белых одеждах" Владимира Дудинцева, "В круге первом" Александра Солженицына, "Факультете ненужных вещей" Юрия Домбровского и других "антисоветских" трудах. Но то была литература. Художественный вымысел, хоть и основанный на исторической реальности.
В кабинете декана Шепилина Жаков впервые столкнулся с подобным ужасом в действительности, в жизни. За этот день он повзрослел или, точнее, постарел на 10 или 20 лет.
Обречённость.
Из кабинета только что и навсегда умершего в его глазах декана-оборотня Шепилина, Жаков отправился было в институтский буфет, но кусок не лез ему в горло. Попив жидкого, "бочкового", столовского чаю, он поехал домой, чувствуя себя пойманным и разоблачённым преступником.
Ему казалось, что в троллейбусе, вагоне метро и автобусе все на него подозрительно смотрят, что за ним теперь неотлучно следят какие-то совковые тётки и дядьки с одинаковыми лицами.
Потому что он никогда ранее не встречался на практике с гласным надзором или демонстративным наружным наблюдением КГБ СССР — когда бригады "наружки" не прячутся, а намеренно открыто следуют за обречённым объектом слежки.
Этот приём психологического давления и воздействия на психику подозреваемого преступника советские органы госбезопасности успешно применяли со времён ВЧК, ОГПУ и НКВД, при Дзержинском, Менжинском, Ягоде, Ежове, Берии, Меркулове и Абакумове, и позднее при Серове, Шелепине, Семичастном и Андропове, как правило, накануне ареста "врага народа", "предателя Родины" или "шпиона".
Жаков не знал и не мог знать, что его объяснительная из кабинета декана факультета МЭО, из нового комплекса МГИМО на улице Лобачевского, уже через полчаса была нарочным на служебной чёрной "Волге" с сиреной и мигалкой отправлена в старое здание института на Парке культуры — проректору по режиму, а от него — прямиком на площадь Дзержинского, в КГБ СССР.
Жаков не знал, что четыре высокопоставленных генерала госбезопасности и сам Председатель КГБ СССР, член Политбюро ЦК КПСС Андропов с интересом прочитали в тот вечер его десятистраничную писанину, аккуратно подшитую в очередной толстый том дела оперативной разработки (ДОР) "Фермер".
Жаков вернулся домой разбитым и обречённым. Не поужинав, а только дерябнув, от безысходности, пару рюмашек дорогого, марочного грузинского коньяку из своей праздничной заначки, обречённый предатель Родины и иностранный шпион, не раздеваясь, рухнул на кровать и немедленно отключился.
Сон приговорённого к смертной казни.
Жакову приснился сон. Он был ярким, цветным, стереоскопическим и стереофоническим. Жакову причудилось, как в середине общей лекции в новом комплексе МГИМО на проспекте Вернадского, куда собирали весь их студенческий курс, в зал внезапно входил декан факультета МЭО Шепилин и сообщал о срочном вызове Жакова к ректору МГИМО Николаю Ивановичу Лебедеву в главное здание института — в дом № 53 по Метростроевской улице.
Куда Жакова торжественно везли с Юго-Запада Москвы на сумасшедшей скорости, с сиреной и синей мигалкой, на персональной чёрной "Волге" начальника союзного ГАИ Лукьянова, на которой по утрам в институт приезжала его дочка Лена, сокурсница Жакова. И все постовые отдавали ему честь.
Причём, в чужой служебной машине с ним почему-то ехал другой его сокурсник — внук генсека ЦК КПСС Андрей Брежнев, всю дорогу рассказывавший неприличные и смешные анекдоты про своего дедушку, характерно по-украински гэ-кая, комично передразнивая его хохлятский акцент и грубые ошибки в русском ударении, не выговаривая половины букв из-за старого ранения в челюсть.
В главном здании МГИМО на Метростроевской улице, напротив станции метро "Парк Культуры", в кабинете ректора проходило совместное заседание ректората, парткома, месткома и комитета ВЛКСМ института на правах райкома комсомола. В присутствии члена Политбюро ЦК КПСС, министра иностранных дел Андрея Андреевича Громыко, члена ЦК КПСС, министра внешней торговли Николая Семёновича Патоличева и его первого зама Юрия Леонидовича Брежнева — сына генсека ЦК КПСС и папы сокурсника Жакова Андрея Брежнева.
Жакову объявляли о том, что вопрос с французскими призами рассмотрен в Политбюро ЦК КПСС. И решён положительно — фельдъегерь из ЦК показывал ему секретный протокол заседания в "Особой папке", заставив его расписаться в неразглашении военной и государственной тайны. Затем Жакову вручали почётную
