который в ПВЛ относится к 1021 г. Эти события, упоминаемые «Прядью», до недавнего времени являлись отправными точками для построения ее хронологической координаты.
Как говорилось выше, во второй четверти XX в. господствовала тенденция к корреляции хронологии «Пряди» с хронологией ПВЛ, вследствие чего первые исследователи полагали, что «Эймундова сага» рассказывает о событиях 1016–1021 гг. После появления концепции Н.Н. Ильина распространилось мнение, что сага повествует о событиях 1015–1021 гг. Однако, если допустить, что заключительные события саги в общих чертах напоминают летописный рассказ о разделе власти между Ярославом и Мстиславом Тмутараканским по Городецкому соглашению, можно относить описанные в ней события к 1015–1026 гг. Ситуация осложнялась существованием в историографии нескольких датировок объединения Норвегии (между 1014–1016 гг.) и женитьбы Ярослава на Ингигерд (между 1014–1016 и 1019–1020 гг. соответственно). Последователи Н.Н. Ильина, стремясь обосновать представление о как можно более раннем появлении Эймунда на Руси, выступали за ранние датировки упомянутых событий, в то время как «традиционалисты» настаивали на поздних датах. Ключевым в этом хронологическом треугольнике являлся вопрос о том, когда именно дружина Эймунда прибыла на Русь. Как известно, в войне за наследство Владимира Святополк пользовался поддержкой кочевников, тогда как скандинавы были союзниками Ярослава. Вследствие этого в начале его политической деятельности регулярно происходили «призвания варягов». Если верить ПВЛ, первое из них имело место в 1014 г. накануне смерти Владимира, хотя, учитывая сюжетную общность статей 1014 и 1015 гг., как и тот факт, что первоначально они не были разбиты по годам, оно произошло, вероятно, в конце весны или начале лета 1015 г. Поскольку «Прядь» свидетельствует о том, что в момент смерти Владимира Эймунд все еще находился в Норвегии, значит, попасть на Русь он мог не ранее осени 1015 г. – возможно, уже после того, как восставшие новгородцы перебили ранее прибывших варягов «на Поромоне дворе». Вряд ли есть достаточно оснований для того, чтобы отождествлять отряд Эймунда с тем скандинавским контингентом, с помощью которого Ярослав надеялся обороняться от своего отца: не только потому, что его дружина насчитывала всего 600 человек, хотя даже после трагедии на «на Поромоне дворе» он, по свидетельству НIЛМ, сумел выставить против Святополка 1000 варягов, но и потому, что скандинавские саги упоминают о присутствии в это время на Руси отряда шведского ярла Рёгнвальда Ульвссона, родственника княгини Ингигерд[481], а значит, наемный контингент мог быть сформирован в несколько этапов.
Альтернативная гипотеза предполагает, что Эймунд с дружиной появился на Руси лишь в 1018 г., когда Ярослав вновь призвал в Новгород варягов после поражения на Буге. В данном случае центр тяжести приходится на датировку брака Ярослава и Ингигерд, которая на основании хронологии исландских анналов и последовательности событий, описанных в «Круге земном», относится к февралю 1019 г.[482] В последнее время получило распространение мнение о том, что это был второй брак Ярослава, так как предполагается, что первая его жена (отождествляемая с княгиней Анной, погребенной в некрополе новгородского Софийского собора) была захвачена в плен при взятии Киева в 1018 г. (о чем сообщает Титмар Мерзебургский) и умерла во время переговоров о ее освобождении[483]. В случае, если мы принимаем позднюю дату появления Эймунда на Руси, получается, что он находился на службе у Ярослава до 1021 г., а затем перешел на службу к полоцкому князю (который, согласно ПВЛ, как раз в 1021 г. совершил нападение на Новгород). Однако эти хронологические выкладки в последнее время также поставлены под сомнение текстологическими исследованиями «Пряди», авторы которых предлагают рассматривать фрагменты, связанные с Вартилавом Полоцким, Олавом Святым и Ингигерд, как позднейшие дополнения[484]. Именно эти фрагменты являются вехами, позволяющими установить относительную хронологию «Пряди»: их исключение из сферы анализа обесценивает не только те хронологические выкладки, которые в общих чертах были приведены выше, но и фактически помещает это произведение во «вневременной» контекст. С другой стороны, некоторые ученые пытаются подвергнуть пересмотру не только летописную датировку Любечской битвы (с 1016 на конец 1015 г.)[485], которая с текстологической точки зрения имеет определенные основания, если учесть тот факт, что первоначальный рассказ о событиях 1014–1018 гг. («Повесть о борьбе Ярослава со Святополком») не имел разбивки по годам, но и дату смерти князя Владимира Святославича.
Как предполагает С.В. Цыб, летописную дату смерти Владимира (15 июля 6523 г.) надо переводить на современное летоисчисление «включенным счетом» по византийско-болгарскому стилю, разница которого с константинопольским стилем составляет три года, вследствие чего датой его кончины следует считать не 15 июля 1015 г., а 15 июля 1017 г. Исследователь считает, что именно Владимир Святославич был тем «русским королем», который, по свидетельству Титмара Мерзебургского, в 1017 г. начал войну с Болеславом Храбрым, но, осадив один город, более ничего не добился[486]. В рамках гипотезы С.В. Цыба битву у Любеча и бегство Святополка в Польшу придется датировать зимой 1017/18 г.: в этом случае война за «наследство» Владимира Святославича окажется предельно сжатой, хотя текстологических препятствий в летописном повествовании к подобному предположению нет. Зато такие препятствия существуют в хронике Титмара. О смерти Владимира он сообщает в 74-й главе VII книги, излагающей события 1017 г., но, как уже было отмечено А.В. Назаренко, эта глава является авторской интерполяцией в первоначальный текст[487]. Кроме того, в Синодальном списке НIЛ говорится, что поход к Берестью предпринял не Владимир, а Ярослав.
Концепция С.В. Цыба получила развитие у И.А. Новицкого, попытавшегося обосновать датировку кончины Владимира Святославича и убийства Бориса и Глеба 1017 г. исходя из предположения о том, что дата убийства была «зашифрована» составителями «Анонимного сказания» (или его протографа), поместившими в качестве ключа к «шифру» рядом с календарной датой («почил Борис, предав душу свою в руки Бога Живого в 24-й день месяца июля, за 9 дней прежде календ августовских») указание на календы (первый день месяца по латинскому счету), которое «расшифровывается» автором по математической формуле: 24 × 4 = 96, как указание на то, что гибель Бориса произошла за 96 дней до 1 августа – то есть 17 апреля – и совпадала со Страстной пятницей 1017 г., тогда как гибель Глеба (датированная в «Сказании» 5 сентября, но без указания на календы) аналогичным образом была отнесена автором к 7 мая, а кончина Владимира Святославича – к 14 апреля 1017 г. «Традиционные» даты гибели Бориса и Глеба были установлены по согласованию между митрополитом Иоанном и князем Ярославом для того, чтобы предать забвению разгром войск Ярослава Болеславом Храбрым в битве на Буге, которая, согласно хронологическим выкладкам И.А. Новицкого, произошла 24 июля 1018 г.[488]
На наш взгляд, построения подобного рода, страдающие значительной долей произвольности, являются красноречивым свидетельством того, что ни антропонимическая корреляция имен главных действующих
