полка говорит: видишь, как немцы живут? Им, если не помогать, погибнут, как мыши. Страна уже шлет им хлеб. Нужно создавать подсобные хозяйства. Всего не привезешь. Нужно хлеб растить на месте… Хотел я отказаться, так вы же знаете нашего командира…
У нас действительно ходила поговорка: «Наш командир Зазирный никому не даст жизни смирной». Он был не только толковым командиром, но и энергичным, деятельным человеком. Наша армия заранее готовилась к длительной работе в Германии.
— Ох, Георгий, — задумчиво говорит Борис, — у меня ощущение, будто я теряю тебя навсегда. У нас с тобой теперь разные эшелоны. А она, костлявая стерва, уже поджидает меня. Обидно загнуться в конце войны…
С Осташкиным мы прошли всю войну рядом, начиная со Сталинграда. Он командир взвода — я командир взвода, он командир батареи — вот и я командир батареи. Его мрачноватое настроение меня возмутило:
— Да брось ты, Борис, что вы тут панихиду развели?
— Дорогой Ванья, не мы развели, а Борис. Эх, не затем мы пришли, чтобы здесь остаться. Давайте, друзья, выпьем за встречу после войны в Ткибули, — произнес старшина.
Мы дружно выпили, закусив шоколадом. Потом обнялись и расцеловались.
Грандиозное наступление наших войск, начавшееся 16 апреля 1945 года, многократно описано, и не в одной книге. Самым неповторимым явлением стала иллюминация. Когда были включены 140 прожекторов и передний край немцев оказался как на ладо-ли, для нас это стало полной неожиданностью.
Прорвав первую линию немецкой обороны, наши войска завязали ожесточенные бои у Зееловских высот. Два или три дня мы штурмовали эти высоты, по три-четыре дивизионных залпа давали по оборонительным позициям немцев, но те яростно сопротивлялись. Наконец на третий или четвертый день вражеская оборона рухнула, и лавина советских войск неудержимо покатилась к Берлину.
Наши солдаты в отличие от немецких вояк в занимаемых населенных пунктах вели себя по-рыцарски. Считаю своим долгом это подчеркнуть. Говорю это и потому, что уж слишком много горя пришлось нам увидеть на дорогах войны.
23 апреля наш дивизион дал первый залп по Берлину. Надо было видеть, с каким воодушевлением делали это наши солдаты!
Мы еще не однажды стреляли по Берлину: по Имперской канцелярии, по Министерству иностранных дел.
Однако возникали и неразрешимые проблемы. Мы не могли вести своими «катюшами» огонь в городе: высокие дома мешали выбрать необходимый прицел, невозможна была и точная корректировка огня.
Борис Осташкин попробовал эту проблему решить. Взяв с собой трех разведчиков, он выбрал самый высокий дом из тех, которые уже были взяты нашими войсками, и решил забраться на крышу дома.
Зайдя в подъезд, он достал свой ТТ, дослал патрон в патронник и предупредил разведчиков о возможных неожиданностях. Поднялись на восьмой этаж. Оставалось лишь найти люк на чердак.
Открывает он первую попавшуюся дверь. Успевает заметить длиннющий коридор, а навстречу ему немецкий офицер метров с восьми из пистолета в Бориса — бах… бах…бах… Хорошо, что из-за спины Осташкина разведчик успел ударить из автомата — та-та-та-та… Немец упал. А Борис все так же с пистолетом в руках стоял и с недоумением смотрел на немца.
Потом он еще рассказывал об этом: «Я стоял, открыв рот от неожиданности, с пистолетом в руке, и единственная мысль была в моей голове: вот оно, прощание с Гочайлешвили…» На этот раз Борису повезло.
Поскольку наши установки не могли быть эффективно использованы в городском бою, наш полк за два-три дня до падения Берлина вывели из боя и мы сосредоточились в лесу под Лихеном. Все понимали: Победа близка.
Восьмого мая пришел Гочайлешвили, посмотрел, как мы устроились, поздравил нас, похлопал Бориса по плечу:
— Ну вот, генацвале, а ты хотел нас отпевать. Будем жить. Завтра еду в фольварк какого-то барона. Буду подбирать землю и рабочих для подсобного хозяйства.
На утро, взяв с собой четырех бойцов, Гочайлешвили отправился в какое-то немецкое село. Нам уже объявили об одержанной Победе…
Старшина с бойцами отъехал от места дислокации на пять — семь километров. Машина ходко бежала по грунтовой дороге, как вдруг из ближайшего леса раздались автоматные очереди. Неожиданно охнув, старшина вмиг осунулся и побледнел… Солдаты открыли ответный огонь, но нигде никого не было видно.
Так в один из последних дней войны, уже зная о нашей Победе, погиб старшина Георгий Романович Гочайлешвили, который за всю свою жизнь делал окружающим только добро.
И радостный день Победы оказался для нас не без жертв.
У войны такие разные лица…
ЛЕОНИД ВЕГЕР
ЗАПИСКИ БОЙЦА-РАЗВЕДЧИКА
Курсантская бригада
После того как немецкие войска летом 1942 года взяли Ростов и хлынули на кубанские просторы, из курсантов военных училищ Северного Кавказа и Закавказья стали срочно формироваться курсантские бригады. При этом в каждом училище, в том числе и в моем Орджоникидзевском, курсантов разделили на «чистых» и «нечистых». Я оказался в числе последних. Среди них преобладали полууголовные ребята из казачьих станиц, а также бывшие заключенные.
Как попал в их компанию я, отличник боевой и политической подготовки, было непонятно. Национальность не являлась, по крайней мере, главной причиной, так как одноклассник, Яша Рихтер, попал в основной состав. Кстати, после 10-го класса ему было 17 лет, и он не подлежал призыву. Но Яков пошел в военкомат, похлопотал, и его взяли вместе с нами.
Перебирая другие свои «грехи», вспомнил, что месяца за два до этого у меня случилась стычка с командиром отделения. Он обозвал меня «пархатым», я толкнул его в грудь, и началась обычная мальчишеская драка (он был мой ровесник). Прекратил ее проходивший мимо комиссар нашего батальона. На вечерней поверке нам объявили наказания: командира отделения вернули в рядовые, мне дали десять суток гауптвахты. Впрочем, это не такой уж большой «грех» и не такое уж редкое взыскание, чтобы из-за него отчислять из основного состава.
Сейчас я думаю, что причиной этого стала биография моей мамы. Девятнадцати летней девушкой она оставила
