бойню, это вызовет возмущение рабочих по всей стране… Непомусено Виньяс уловил мысль на лету и с небывалым энтузиазмом, поплевав на руки, схватился за черенок лопаты:
— Да, товарищи! Мы едины и в жизни, и в смерти! Хуан Нерунья навеки с вами!
Могильщики выразили свою поддержку, бросив в воздух комья земли. Стоя в клубах черной пыли, поэт призвал все Общество цветущего клубня принести себя в жертву.
— Друзья, мы умрем со славой!
Лебатон взорвался:
— Лучше жить с честью! Мы не должны дать прикончить себя, пусть даже из благородных побуждений. Борьба не такая уж неравная! У них есть оружие, а у нас — яйца! В бой! Я был когда-то генералом и знаком с военной тактикой. Нас атакуют с помощью пулеметов, танков и бомбардировщиков — но мы сможем дать отпор! Я берусь организовать оборону, при одном условии: слепое повиновение мне!
— Согласны!
— Отлично. У нас в запасе один день. Будем рыть убежища в горах угля. Наш единственный шанс — во внезапном нападении, которое позволит нам захватить танки с бронемашинами, чтобы затем уничтожить авиацию. Надо выделить группу добровольцев — они поведут солдат к шахте. Остальные — мужчины, женщины, дети, старики, больные — укроются в толще угля и станут дышать через трубочки. Когда атакующие ворвутся в деревню, мы выступим неожиданно для них. Кто готов зарыться в уголь, не пить, не есть, не спать?
Поднялся лес рук. Глаза генерала заблестели, и он обратился к поэтам:
— Кто готов помогать мне, пусть помогает. Все прочие могут отправиться в Редуксьон, время еще есть. Но подумайте: настоящий лев пострашнее, чем на картинке. Если мы утратим фактор внезапности, нас превратят в бифштексы. Если хоть один засранец шевельнется, все пойдет насмарку. Я попытаюсь устроить чудо, с Божьей помощью. Кто тут робкий?
Загорра шагнула вперед и, обвив руками шею генерала, запечатлела поцелуй на его усах. Тот покраснел. Непомусено, освоившись с ролью Неруньи, тоже чмокнул его в щечку; Лебатон из красного сделался бледным. Вальдивия раздавил пару угольков искалеченной ногой, показывая тем самым, что и она может послужить оружием. Га только и ждал того, чтобы броситься в схватку. Один за другим все выстроились подле генерала. Акк, посмотрев на товарищей с презрением, покрутил пальцем у виска:
— Самоубийство, ничего больше. Кто-то должен спастись, чтобы потом рассказывать: «Поколение пятидесятых жертвует жизнью ради тщеславия, замаскированного под героизм». Тсс… Я огорчен за своих читателей. Я остаюсь! Не спрашивайте, почему.
— За лопаты! — приказал Лебатон. И, взяв в помощники поэтов, он разбил местных жителей на группы, показал им, что нужно делать, распределил обязанности, раздал провизию, определил места для закладки динамитных зарядов, подготовил шахту ко взрыву и выдал каждому порцию бензина, чтобы в случае поражения каждый из восставших, обратившись в пылающий факел, уничтожил по солдату.
Акк, стоя на коленях, молился только для виду, уверенный, что он откроет глаза и увидит все то же самое. Пробил последний час! Ни один небесный посланец не вытащит их из трясины. Он погладил свой живот, предчувствуя, как в него вонзится штык, протыкая кишки… На этом месте он с горечью возвел очи к небу. Поглядев на горные вершины, романист часто заморгал, словно желая стереть со своей сетчатки пятно — явившийся ему только что образ.
Подошли Рука и Тотора, а с ними — проворная старуха в белой тоге, на голове которой сидела крыса размером с фокстерьера. Но больше всего в животном поражала его поза: встав на задние лапки и скрестив передние, грызун поглядывал настолько умно, что показался Акку настоящим Буддой. Женщина была Гаргульей!
У шахтеров холодок пробежал по телу. Из поколения в поколение они слышали легенды о животных, наделенных сверхчеловеческими способностями, а теперь убедились, что верования предков содержали в себе истину. Без всякого сомнения, этот зверь был связующим звеном между ними и подземным миром. Именно так это понял Лебатон: он поцеловал высохшую правую руку сивиллы и двумя пальцами осторожно пожал протянутую лапку крысы в знак приветствия.
Спустившись по спине Гаргульи, зверек прыгнул на землю и принялся бить ее хвостом, поднимая облака черной пыли. Из шахты, расселин в скалах, кустов, угольных куч, трещин в стенах — отовсюду вылезли крысы. Еще несколько ударов — и живое море исчезло в потайных местах. Повелительница своих сородичей снова взобралась на голову старухи.
Га вынужден был дать пощечину Акку, повторявшему, стоя на месте, без конца одно и тоже, точно испорченная пластинка:
— Вижу и не могу поверить.
Кардинал Барата, окруженный доверенными прелатами — то есть теми, к которым он питал меньше всего недоверия, — закончил молиться и уселся перед блюдом с дымящейся ольей[28], ожидая, пока чтец-бенедиктинец не прочтет отрывок из апокрифического евангелия. Этому невеже приказ явно пришелся не по душе — и он выбрал отрывок о том, как апостолы заткнули нос при виде гниющего трупа собаки, а Мессия, будто не слыша запаха, заметил, что у несчастной красивые зубы… Говорить о собачьей падали прямо перед завтраком! Какая мерзость! Впрочем, мерзости окружали его повсюду в монастыре. Чересчур усердные монахи со лбами, раскаленными от непрерывных молитв, — они стояли перед алтарем с пяти утра до девяти вечера, делая перерывы только на еду и необходимейшие ручные работы, — передвигались со скоростью молнии. Великолепный храм, изукрашенный мрамором и кованым железом, был разрушен пушками и заменен сараем из кирпича-сырца, камня, соломы и дерева; вместо органа звучал простецкий колокол; вдоль стен цвели лапагерии, маргаритки и мята. Да, мята вкупе с лавандой, которые можно встретить на любом лугу! Вот вам перестройка: утонченное превратили в вульгарное. Есть ли разница между этими постройками и сельскими хибарами? Никакой! Но, в конце концов, чистота, порядок, простор. Кардинал понюхал олью голубоватого цвета. Свежий ветерок с Анд рождал у него волчий аппетит. Несомненно, четыре повара-европейца приготовили нечто редкостное. Мммм. Бенедиктинцы знают толк в еде и делают несравненные вина, колбасы, копчености, не говоря уже о пирожных. И вот — конец молитвам, стоянию на коленях, поклонам. К черту все это! За стол, за стол! Добрая пища — зерно всего! Тут Барата прикусил язык, так как и вправду увидел зерна: маис с томатной подливкой плюс немного картофельного пюре. Как?! Эти болваны едят то же, что и простонародье? Они приехали из Европы, чтобы сдаться на милость местному гастрономическому убожеству? Нет, кардинал не осквернит своего рта этим мужицким блюдом! Надо поговорить с властями: зараза проникла даже в это уединенное место. Обед с привкусом леворадикального памфлета! Как?! Вместо вина — тамариндовая
