Васильевич. Вернее, существо, некогда выдававшее себя за учителя физики и математики нашей Малопихтинской средней школы. От Учителя, считай, осталась лишь одежда, да и то сильно потрепанная в схватке. Нет, внешне он не слишком изменился, но… Наверное, все дело во взгляде. Холодные, безжалостные, почти нечеловеческие глаза смотрели на меня в упор, как… Как на инфузорию в микроскопе.
Рация полетела в отверстие все еще разомкнутой диафрагмы люка. А следом — тела еще четырех пернатых. Эти были без скафандров, и потому Михаил Васильевич не стал тратить на них заряды бластера, попросту скрутив головы, как цыплятам. В полуобморочном состоянии наблюдал я, как исчезают они в ночной темноте внизу — бескрылые птицы далекого Космоса. Две пары пришельцев, подумал я отстранено, совсем как в штатном расписании: пилот-навигатор первой позиции, пилот-навигатор второй позиции, астрогатор и бортинженер… И меня разобрал истеричный смех.
Таким вот, бьющимся в истерике, и приволок меня Учитель в рубку киркилийского… нет, теперь уже — нашего рейдера. Здесь дышалось заметно труднее, чем возле открытого люка — недаром пернатые высаживались на поверхность нашей планеты в скафандрах, — но жить было можно. Михаил Васильевич надавал мне пощечин, приведя в чувство. Я огляделся. Обстановка в рубке инопланетного корабля была странно знакомой. Ах, да, рисунки… Оказалось, что Борант уже занял свое место за подковообразным пультом, а Хлюпик — в полусферической кабинке бортинженера. Мне опять стало тошно, я спешно поднялся и взобрался на странное сиденье, больше похожее на птичий насест.
— Стартуйте! — просвистел бывший учитель и повел самодельным бластером.
Я посмотрел направо, где сидел Борант, то есть — Боря Антонов, пилот-навигатор второй позиции. Боря кивнул. Я посмотрел налево и получил сигнал о готовности к старту от бортинженера Коли Степанова. Место астрогатора занял Михаил Васильевич. Теперь он надолго станет нашим командиром, и придется с этим смириться.
— Экипаж! — сипло выдавил я из себя, погружая дрожащие пальцы в черный гель, заполнявший чаши ультрасенсоров. — Малый ход по вертикальной оси…
Из заключительной речи Генерального обвинителя Галактического Трибунала, господина Ороха-ан-Ороха
Таким образом было установлено и доказано, что прославленный галактический контрабандист, принадлежащий расе разумных млекопитающих, в свое время незаконно вывезенный с родной планеты и возвращенный по самовольному решению Куратора так называемого Синдиката, пользуясь родством с местными двуногими прямоходящими млекопитающими, внедрился в тамошний социум под видом наставника неполовозрелых особей. Воспользовавшись вполне естественной тягой юных индивидов к приключениям, он всецело подготовил их к захвату патрульного корабля расы разумных пернатых из системы Антареса, час прибытия которых на вышеназванную планету был им предварительно вычислен. План контрабандиста блестяще осуществился. Юным прямоходящим удалось не только захватить корабль, но и пилотировать его в течение довольно длительного времени, а также — принимать участие в грабежах и налетах, осуществляемых под руководством этого негодяя. На счету этого контрабандистского экипажа миллиарды условных платежных единиц материального ущерба. Принимая во внимание, что юные прямоходящие млекопитающие были вовлечены в преступную деятельность путем обмана и угрозы физической расправы, а также то, что они помогли правоохранительным органам разоблачить опасного преступника, предлагаю освободить их от какой-либо ответственности…
Эпилог
На вечерней зорьке она любила посидеть на завалинке. Хотя в августе на исходе дня было прохладно. Готовилась к посиделкам обстоятельно. Наряжалась, словно девка на свидание, даже губы слегка подкрашивала. Правда, туфли уже не надевала. Тесные они для больных ног, да и холодно в них. Валенки да побитая молью пуховая шаль были единственными уступками старости в эти дни. Баба Аля знала, что в поселке над ней посмеиваются. Особенно — ровесницы. Завидуют, не иначе. Хотя чему завидовать? Одни вдовые уже. Другие еще по застарелой привычке допиливают мужей. Одиночеству ее завидовать? Тому, что растила сына сама? Правда, сын вырос — на загляденье. Не пьет, курить давно бросил. Нашел в дальних краях работу хорошую. Матери помогает. Хотя много ли ей нужно, старухе-то? Лучше бы вместо переводов этих внуков прислал к бабушке на каникулы. Да где там. Далеко живут. Так далеко, что времени на дорогу уйдет больше, чем те каникулы длятся.
Баба Аля догадывалась — сколько, но соседям не рассказывала. Не поверят. Да и лишний повод к насмешкам давать не хотелось. Не рассказывала и фотографий не показывала — ни внуков, ни невестки. Ей-то они казались — самыми красивыми на всем большом свете. А вот соседи не поймут. Может, и станут хвалить для вида, а в душе сплюнут да перекрестятся. Ну и бог с ними, с богомольцами. Когда советская власть кончилась, многие в церковь стали бегать. Да и ее, бабу Алю, уговаривали сходить, причаститься, покаяться, свечку поставить Николе Угоднику. Не поддалась. Хотя она единственная из всего поселка твердо знала, что небеса не пустуют, но знание это держала при себе. Ишь чего выдумали — исповедоваться! Она попу все выложит о муже своем невенчанном, о сыночке да внуках с невесткою, а поп на нее епитимью какую наложит, или как это там у них называется? За связь с бесами…
Сегодня выдался особенно хороший вечер. Тихо. Даже псы соседские брехать перестали. И моторы не тарахтели. А голоса людские перекликались на реке протяжно и печально. Баба Аля их видела — купальщиков. С завалинки всегда красивый пейзаж открывался. Особенно после того, как Миша немного укоротил штакетины забора — ровно настолько, чтобы вид не застили. Помнится, любили они посидеть на вечерней зорьке, вполголоса обсудить предстоящие дела, мировые новости или простенькие хозяйские заботы. Иногда Миша рассказывал ей на этой завалинке свои сказки. Особенно когда в небе начинали проклевываться первые звездочки и, как заполошные куры, принимались туда-сюда скакать метеоры. Сказки… Это она тогда думала, что любимый сочиняет. Лишь потом поняла… Да поздно.
Как Миша пропал с ребятами, она места себе не находила. Новый участковый приходил вместе с тем самым следователем из Мирного. Допрашивали. Нехорошее подозревали о Мише. Особенно новый участковый старался, словно чувствовал вину за собой. Будто бы он, а не покойный Валериан Петрович, тогда помог Мише выправить документы. Кто бы его без документов взял в школу работать, тем более — учителем. Но Аля, тогда еще не «баба», отстаивала возлюбленного как могла. Много шума и суеты было. Учителя приходили, родители пропавших учеников. А что она могла им сказать? Знала немногим больше их. Потом Алю оставили в покое. И она принялась ждать. Двоих. Того, кто тихонько подрастал в ее утробе. И того, кто бродил в неведомых далях. И сама не заметила, как пристрастилась августовскими закатами сиживать на завалинке.
