несу я один.
— Это материальный урон, а моральный?
Миша привычно засопел.
— Но что же делать, если мама против?
— Маму можно было уговорить.
— Ой, нет, — сказал он. — Дело вовсе не в цвете волос, как кажется соседям, а гораздо сложнее. Моя мать полна национальных предрассудков. Она считает, что у армянина жена должна быть армянка, у татарина — татарка, у украинца — украинка. Вы думаете, зачем я еду в Кировакан? Мама надеется, что я женюсь там на своей…
— Своей? А Клава разве чужая?
— Я же объяснил вам, — стал оправдываться Миша. — Моя мать — темная, невежественная женщина…
— А вы пляшете под дудку этой невежественной женщины. Вам не стыдно? Вы же член партии…
— Не член партии, а пока только кандидат, — поправил меня Миша и, тяжело вздохнув, добавил: — Ну, что ж, я попробую еще раз поговорить с мамой.
По-видимому, и на этот раз сын говорил с матерью не так, как следовало. В результате решение, принятое несколько дней назад на семейном совете, осталось в силе. Сын Анаиды Сумбатовны должен был пережениться. С этой целью мать и спешила увезти его из Москвы. К отходу поезда на вокзале собрались все Мишины родственники, дяди, тети. Не было среди них только старенькой Мишиной бабушки. Бабушка отказалась провожать внука.
— Противно, — сказала она, — разве это мужчина? Так, тряпка.
1953 г.
На деревню девушке
В журнале была напечатана фотография «Комсомольцы на лыжной прогулке». На первом плане стояла розовощекая, веселая девушка, пытавшаяся спрятать непослушный локон под белым пуховым беретом. Фотография остановила на себе внимание Ивана Моисеенко, и он решил во что бы то ни стало познакомиться с девушкой в белом берете. Познакомиться, но как? В подписи под фотографией ни имени, ни фамилии. На счастье, в тот день в отпуск через Киев уезжал Григорий Юрченко. Моисеенко — к нему.
— Будь другом, Гриша, зайди в редакцию. Привези мне адресок.
— Какой адресок?
— Девичий…
Моисеенко показал журнал и, увидев в глазах приятеля недоумение, добавил:
— Да ты не подумай чего дурного. Адрес нужен мне только так, для дружеского обмена мнениями по вопросам общего порядка.
— Ах, вон оно что, — сказал Юрченко и улыбнулся.
Прошел месяц. Григорий Юрченко хорошо отдохнул и, вернувшись назад, приступил к исполнению своих служебных обязанностей. В тот же вечер к нему пришел Иван Моисеенко. Задав для приличия два каких-то пустяковых вопроса, он спросил:
— Ну как, Гриша, привез адресок?
— Э… э, брат, да ты никак всерьез решил заняться флиртом.
— При чем здесь флирт? — обиделся Моисеенко. — Неужели один член ВЛКСМ не может написать письмо другому члену ВЛКСМ без глупых смешков с твоей стороны?
— А вдруг влюбишься?
— За Ивана Моисеенко можешь не беспокоиться. Он как скала из гранита. В него влюблялись, и не раз, а он пока еще ни в кого.
— Ну, если ты, Ваня, уверен в себе, тогда пиши, — сказал Юрченко и стал диктовать: — «Красноармейская улица, дом № 7, квартира 15, Ф. Мельниченко».
— А что значит Ф.?
— Феня.
— Имя хорошее! А сколько ей лет?
— Восемнадцать.
— И возраст чудесный. Блондинка? Брюнетка?
И вот между И. Моисеенко и Ф. Мельниченко завязалась переписка, и так как почта работала исправно, то корреспонденции в оба конца шли без всяких задержек. Вначале Иван Моисеенко строго хранил тайну переписки, но после третьего письма Фенечки он не выдержал и пришел к приятелю похвалиться.
— Ну, Гриша, как я сказал, так оно и вышло. Меня уже любят и даже очень.
— Неужели она сама призналась тебе?
— Почти. Вот и в письме написано. Хочешь, прочту?
И, не дожидаясь приглашения, Иван Моисеенко прочел:
— «А вчера у нас была контрольная по математике, и я получила двойку. А вот литературу я люблю и даже очень, очень».
В этом месте Моисеенко сделал многозначительную паузу.
— Ну, как?
— Так ведь это же она пишет про литературу, а не про тебя.
— Милый мой, женские письма надобно читать умеючи, между строк.
Переписка продолжалась. В июне Фенечка сдала наконец экзамены и, получив аттестат зрелости, поехала с туристской путевкой на юг нашей страны. Но ни море, ни горы не могли изменить информационного стиля ее писем. Она по-прежнему писала Ванечке не о своих чувствах, а о своих двойках.
«А вчера ночью, — сообщала она в письме из Севастополя, — мне приснилось уравнение с двумя неизвестными, и я долго после этого не могла уснуть».
А Ванечка, читая Фенечкины письма между строк, быстро наряжал оба неизвестных в мужские костюмы и тоже не спал до утра, терзаясь муками ревности. Наконец, он не выдержал, пришел к своему другу и сказал:
— Все, Гришенька. Нет больше гранитной скалы.
— Неужели влюбился? И в кого? В фотографию из журнала.
— Почему в фотографию? Я прекрасно осведомлен о всех Фенечкиных привычках, ее характере, образе мыслей.
— Каким это образом?
— С помощью науки о почерке, называемой графологией. По женскому письму можно любой портрет нарисовать. Видишь, буквы у Фенечки не острые, а кругленькие. Это первый признак домовитости. Значит, жена моя будет хорошей матерью и хозяйкой. Смотри дальше. Буква «р» у Фенечки с коротким хвостиком — так, Гришенька, все рукодельницы пишут…
— Все, Ванечка, — перебил приятеля Юрченко, — рви поскорей Фенечкин адрес и давай считать обмен мнениями между двумя членами ВЛКСМ несостоявшимся.
— Поздно, Гриша, я уже сделал Фенечке предложение и женюсь на ней.
— Ну, Ваня, насмешил. Да разве так женятся! Женитьба — дело серьезное. Это не в клуб сходить на танцевальный вечер. Жена — подруга на всю жизнь. А ты Фенечку и в глаза даже не видел. Может, Фенечки и вовсе нет на свете?
— Как это нет, а письма?
— Письма тебе писала не девушка, а парень.
— Ну да, рассказывай! Что же, я женского почерка от мужского не отличу? У меня учебник графологии имеется.
— Подвел тебя учебник.
— Не может быть.
— А ты проверь…
Обеспокоенный жених послал телеграфный запрос управляющему домом семь по Красноармейской улице и выяснил, что в квартире пятнадцать проживала не Феня, а Федя Мельниченко.
Иван Моисеенко попал в смешное, водевильное положение. Целый год Ф. Мельниченко морочил ему голову своими двойками и тройками, а он в ответ строчил любовные письма и даже предложил этому двоечнику руку и сердце.
Иван Моисеенко вознегодовал, но не на себя. Он рассердился на приятеля и прислал в редакцию гневное письмо.
«У меня были серьезные намерения, — пишет И. Моисеенко, — я хотел посредством переписки познакомиться с хорошей девушкой и жениться на ней. А тов. Юрченко сотворил надо мной насмешку. Вместо того, чтобы привезти мне адрес девушки, он дал адрес своего приятеля Ф. Мельниченко. Когда-то
