«За что ты, Господи, отмерил мало мне любви?..
Не может нелюбви быть больше, чем любви!» —
вызревала в ней чиреем тоска и жалость. И понимала, что на краю… в другом, нездешнем мире… В реальный – возвращали её мысли о далёкой, но близкой сердцу внучке. Как ей, Варваре, жить одной?.. И, главное, – зачем?..
Время проводила она всё больше в постели— думала… «Жить прилично хотела… Запас готовила. Дочку растила пусть не в изобилии, но в достатке – обидно: любовь матери воспринимала, как смену дня и ночи. Лучшего захотела… А внучка… в обществе бабушки оживала». Нет, Варвара не допустит, чтобы приватизированная квартира и сад достались чужой женщине, – заставила себя подняться, сходить к нотариусу и узнать, что можно предпринять.
Вся воля и смысл существования сводились теперь к заветному «12-му сентября» – дню рождения внучки. И когда теряла сознание, была уверена – очнётся. Приходила в себя и считала… В рассвет 12-го сентября верила – тем и жила…
А вот и он— рассвет!.. Пять утра— в Германии десять. «Пора. Машенька проснулась». Варвара приняла обезболивающее. При мысли, что внучку больше не увидит, в горле застрял ком и перехватило дыхание. Превозмогая слабость, потянулась к телефону. Набрала номер – на том конце шли бесконечно длинные гудки. Она положила трубку. «Господи, ты дал мне сил дожить— дай сил её поздравить…» Набрала номер во второй раз и услыхала знакомое щебетание: «Бабу-уля, бабулечка, здравствуй! А я именинница. Ты меня поздравить? Да?»
– Да, милая.
Голос Варвары, палитра которого была когда-то такой богатой и разнообразной, бесцветно чеканил волю, но она произнесла всё, что наметила:
– С Днём рождения, родная! Будь здорова, счастлива и любима. Дарю всё, что у меня есть: сад и долю нашей с дедом квартиры. Сад переписали на тебя. Приезжай, дорогая! Приезжай каждое лето в Россию, в свой сад. Весной в нём всё цветёт и пахнет. И плодоносит всё. Приезжай и вспоминай бабушку. Я люблю тебя! Очень люблю!
– Спасибо, бабушка, спасибо.
Обессиленная, Варя откинулась на подушку, но, прежде чем сделать последний свой выдох, попросила: «Забери меня, Господи, назавтра!»
«Назавтра» был День рождения Степана…
А телефон на том конце взывал:
– Бабушка! Бабушка! Ты что молчишь? Ба-буш-ка-а!..
Январь 2012Миша и Гриша
Белолицый, гладколицый, пухлый Миша – в шортах и рубашке навыпуск; в пухлой руке его покоилась, как у профессора, клеёнчатая сумка-планшет. У жилистого Гриши рубашка заправлена в брюки с дорогим ремнём; на безымянном пальце – роскошный перстень, выдающий человека богемы, на плече болталась кожаная сумка наподобие полевой сумки военных лет.
Обоим около шестидесяти. К концу экскурсии они разговорились и признали друг в друге коллег по эстрадному цеху. Миша оказался холост, Гриша – женат. Скрипач с консерваторским образованием, Гриша хорошо помнил голосистого Мишу, самоучку по русской гармони.
– Петь я всегда хотел, – заторможенно растягивал Миша на мягком сиденье вагона. – После армии прочитал я объявление в газете про конкурс в Москве. Я написал и получил вызов. А потом… Короче, я тот конкурс выиграл. С того времени я постоянно пел в хоре – для собственного, конечно, удовольствия. В Германии я десять лет. Нашёл я и здесь хор, но за него надо платить. Два часа в день я на репетиции, теряю время, за потерянное время ещё и плачу. А мне это надо?.. А подзаработать, знаешь, я всегда хотел, да не знал, где…
– 150 «я» в минуту, – шепнула за соседним сиденьем туристка подруге.
– Ну, а ты как? – закончил Миша для приличия.
– В «перестройку» у меня на Украине оставалась лежачая мать, так я машинами промышлял, – обыденно сообщил Гриша. – Туда ездил на машине, оттуда – на поезде.
– А растаможка?.. – испуганно шепнул Миша.
– Говорю же: мать больную поддерживал – машины на запчасти продавал. В год по три раза ездил.
– Таможне платил? – загадочный тон Миши подразумевал криминал, которому нет прощения.
– Вначале платил, потом перестал… – усмехнулся Гриша, исключая намёк на криминал. – Что только они ни вытворяли! А я все равно не платил – понял: после развала страны все в бандитов превратились.
Отвислая губа Миши отвисла ещё сильнее: собеседник интересовал его до поры, пока он проявлял интерес лично к нему – его голосу и таланту…