недели опускается на девять метров. Вот как легко теряет влагу холмистый склон. Только быстрорастущее дерево, крепкое и упорное, с широко расходящимися корнями, способно использовать расселины с остатками влаги для дальнейшего роста.
Каркас прекрасно приспособлен для здешних условий. Его корни расходятся далеко и широко, собирая питательные вещества с поверхности земли. Корни существенно вредят нашему городскому водоснабжению — выискивают течи в водопроводных трубах и присасываются к ним, как коровы к поилке. Они словно чуют сточные трубы и разрушают их. Они уродуют поливные лужайки: пускают вокруг крепкие ростки, которые в конце концов пиявками вцепляются в тенистые растения. Порой приходится ранить дерево, чтобы освободить его от этой поросли.
Даже умирая, особенно на приусадебном участке, каркас проявляет неудобное человеку упорство. Он отмирает частями в течение нескольких лет. Человек больше любит деревья, которые, если их дни сочтены, «умирают целиком», как говорится в детском стишке про собачку Ровера.
Однако это свойство, неприятное в саду, в их природном окружении приносит определенную пользу. На залесенных склонах каркас отлично укрепляет почву, особенно на сельских дорогах без дренажа, где без такого укрепления колея быстро превращается в канаву, с которой начинается эрозия почвы. Так что когда ваша машина спотыкается о корень этого дерева — маленькую естественную запруду; препятствующую вымыванию почвы на дороге, — не чертыхайтесь! Этот малоприятный толчок служит напоминанием о том, что без корня каркаса дороги не было бы уже вообще. Это он, вытянув руку-корень, пресек путь водному потоку. Избитый, исколоченный, изжеванный гусеницами тракторов, истертый тысячью мчащихся потоков, местами прорезанный до самой сердцевины, этот корень крепко держит почву. А все потому, что по ту сторону дороги лежат питательные вещества, необходимые дереву, и корень доставляет их стволу независимо от движения через дорогу, ливней или засухи.
Однажды утром я заметил на старой дороге корень каркаса, полностью перетертый колесами. Вернее, уже только обрубок толстого корня, будто решивший, что бороться с движением на дороге бесполезно: он выбросил маленький корешок, и тот, развернувшись от дороги, побежал по корням обратно и, достигнув дерева, нырнул в почву с другой его стороны.
Недавно я видел, как бульдозер выворотил из земли каркас более полуметра диаметром и, по крайней мере, пяти метров в высоту и выволок его на 15–20 метров в сторону. Я разглядел поверженного великана: его корни цепко держали огромный осколок известняковой плиты. Камень был около трети метра толщиной и почти метр в поперечнике. «При жизни» ствол находился прямо над этой глыбой, и корни вцепились в нее с таким упорством, что, когда дерево вывернули, огромный осколок оторвался от скалы. Каркас любит известняк.
Итак, вернемся к той плите известняка, которую я обнаружил стоящей под углом в тридцать градусов. Мы выяснили, что это результат упорного сорокалетнего труда поначалу маленького корешка. Используя каждую щелку, каждую прослойку и углубление, каждую малость питательных веществ, каждый крошечный глоток влаги, этот корешок проталкивал свой нежный носик вперед, чтобы достичь богатого участка земли в трех метрах от дерева.
Но как перекачать поток питательных веществ в количествах, оправдывающих существование корня? Тяжелую массу известнякового камня, перегородившую путь, необходимо было как-то поднять. Думающий организм пришел бы в отчаяние от невыполнимости задачи. Но корень каркаса не умеет думать. Возможно, за него думает высший разум. Потому этот маленький Атлант взял на свои плечи груз мира.
Теперь, через сорок лет, наружный край массивной каменной плиты оказался поднятым на сорок пять сантиметров над ее первоначальной опорой, что заставило ее треснуть от края до края. В той точке, где корень давит на плиту снизу вверх, его диаметр составляет двадцать сантиметров. Таким образом, почти в течение полувека плита приподнималась на полсантиметра в год. Любителям арифметики предлагаю вычислить, на какую долю миллиметра этот трудолюбивый корень поднимает свой груз каждую неделю, день, минуту. Оценки будут, конечно, усредненными, поскольку работа идет неравномерно. Полагаю, ее большая часть, великое натужное усилие, совершается в течение трех весенних месяцев тепла и влаги, а девять последующих — лишь подготовка к следующему весеннему рывку.
Но не думайте, что грубая старая каменная плита восприняла подобную дерзость безразлично, лениво взирая на отчаянную попытку простого дерева поставить ее вертикально. Она даже попробовала глупо мстить — вонзилась в ствол, отчего образовался странный, уродливый рубец по обе стороны от вонзившегося края плиты. Эта рана, несомненно, сократит жизнь дерева.
При более внимательном рассмотрении очевидно, что корень, о котором идет речь, — один ратник на поле битвы дерева с массой известняка. Борьба эта началась, когда росток дерева впервые проскользнул в трещину, проделанную, возможно, еще прежним поколением каркасов, росших на этом же самом месте. Молодое деревце вклинилось меж двух чудовищных плит, которые были когда-то одной овальной глыбой размером пять на шесть метров и весом как минимум двадцать тонн.
Схватка продолжалась: раздавался ствол, снизу вверх уверенно перли корни. Одна половина пласта поднималась вверх под углом, другая была расколота не меньшим корнем на три части двумя трещинами, расходящимися от точки контакта спицами кривого колеса. Ствол дерева раздвинул обе половины на полметра (таков его «боковой» диаметр), в то время как ширина ствола параллельно трещине равна метру — сопротивление камня привело к деформации окружности ствола.
Конечно, по сравнению с древними каменными плитами дерево — создание эфемерное. Оно радуется своему короткому веку под солнцем. Через несколько лет оно умрет, древесные личинки источат его труп, ветер повалит его, и корни, даже гигантские, поднявшие плиту, сгниют. Земля вновь поглотит материал, пошедший на создание дерева, и медленно, очень медленно, но быстрее, чем она поднималась, большая каменная плита опустится в исходное положение. Она устала. А гравитация наконец восторжествует над жалкой попыткой жизни нарушить вселенский порядок.
Но ничто не проходит бесследно. Жизнь написала свою эпитафию, которую нетрудно будет прочесть натуралисту. Он-то, конечно, узреет неестественные трещины, покопается в них палкой и обнаружит «скрытую богатую почву». Увидит старый пень или заплесневевшие остатки его. Увидит другие плиты, такие же большие или еще больше, со столь же удивительными трещинами. Заметит молодое деревце каркаса, растущее среди плит, — и внезапно ему откроется картина многовековой битвы растений со скалой. Он найдет в плитах древние и сверхдревние трещины и, погружая в них свою палку, наткнется на корешки молодых деревьев каркаса: они взрастают под плитами, вновь начиная уже поведанную историю. Он мысленно представит себе новое вздымание плит, новые трещины, смерть дерева и снова опускание разломленных плит и так далее, и так далее. Битва растений со скалой покажется ему схваткой двух бессмертных бульдогов, из которых
