малышами и воспитательницей всем, что удавалось раздобыть за день.
— Я уже туда обращался, — сухо покашляв, проговорил спокойно Юрий Николаевич. — Там мне выдали под расписку вот эти портреты, — он, щуря глаза с едва приметной иронией, указал на свернутую рулоном бумагу в углу, — и циркуляр о допустимости телесных наказаний… Да еще предупредили, что учебный год может начаться несколько позже обычного. Учебники покуда сохраняются старые, придется только кое-что в них зачеркнуть и заклеить. Ну, и вводится новый предмет — закон божий… Вот, кажется, все… Ни о какой материальной помощи детскому дому там даже слушать не хотят.
— То и нехай они все там переказятся, в той управе! — громко сказала тетя Фрося, нервно задвигав по скатерти ребром красной, набрякшей венами руки, словно сгребая со стола невидимые крошки. — Я вот чего вам скажу, Юрий Николаевич: треба детей по людям раздавать… Там их, может, хоть годувать будут. Ведь они у нас туточки и вовсе пропадут!
— Это по куркулям, что ли? — не вытерпел Вегеринский.
— Ну, зачем же вы так, Семен Петрович? — Мизюк недовольно поморщился. — Не все же кругом куркули…
— А кто ж они такие, когда на нашей с вами беде руки нагревают? Скоро весь дытячий будынок себе повыменивают. В какую хату ни зайди — то одеялочко наше постелено, то простыночки, то чего-нибудь еще с детей… Пацаны, глупые, меняют, жуликами они стали!
— Вот-вот… При тебе, Семен Петрович, ребятам лафа! Чего ж ты им менять дозволяешь? — ехидно поддела Вегеринского тетя Фрося. — А если в твою хату пойти заглянуть? Может, и в ней кой-чего знайдется, а?
Сизые щеки Вегеринского возмущенно затряслись. Засопев, он всем телом повернулся к тете Фросе, едва не свалившись со стула, и Мизюку пришлось срочно восстанавливать мир:
— Ефросинья Ивановна!.. Семен Петрович! Прекратите сейчас же… Нельзя так…
— Нет… Подожди, Юрий… Мне думается, она все-таки верно сказала, — вмешалась помалкивающая до этого Полина Карповна, но вдруг смутилась: — Нет-нет… Я, разумеется, не в смысле казенных вещей, а вообще… Ведь у всех у нас что-то найдется. Ну, скажем, крупа какая-нибудь, жиры… Найдется и кое-какая одежда… Может быть, нам пока собрать то, что есть у каждого, так сказать, в общий котел и наладить питание ребят? На первое время у нас хватит, а там как-нибудь исхитримся…
— А чего? Ваша правда, Полина Карповна! Конечно, мы соберем кто чего сможет! — сразу отступилась от своей первоначальной идеи тетя Фрося. — Хиба ж мы сами хужее тех людей? У меня в комори трошки сала с весны лежит, я его принесу. Ну, и чего другое… Давайте хотя бы разок накормим ребятишек, нагодуем их как следовает, а потом побачим…
«Ну что ж, это, безусловно, не выход из нашего пикового положения, однако уже нечто конкретное», — облегченно подумал Юрий Николаевич после того, как недолго попрепиравшиеся между собой Вегеринский и тетя Фрося договорились обо всем. Примиренные, они даже вместе направились по своим хатам, потому что жили в двух шагах от детского дома, на соседней улице.
Жена Юрия Николаевича, пошла проводить Людмилу Степановну, которая весь вечер просидела как на иголках, беспокоясь об оставленных без присмотра малышах. И только бывшая пионервожатая, угревшись в уголке дивана, продолжала дремать, облокотясь на валик, а Мизюку было жалко ее будить.
«Должно же когда-нибудь все это как-то утрястись, образоваться, что ли…» — успокаивал себя Юрий Николаевич, недоумевая, зачем же все-таки пожаловала к нему исчезнувшая было Инта Федоровна? Ведь не для того, конечно, чтобы поспать на диване?
Как обычно теперь, оставаясь наедине, Юрий Николаевич мысленно возвращался к тем последним дням перед захватом города немцами, когда в эвакуационной суматохе он пытался раздобыть хоть какой-нибудь транспорт или же пристроить ребятишек на проходящие машины. «Ждите, о вас помнят!» — уверяли его местные головотяпы, которые, как оказалось, были озабочены тем, чтобы самим ноги унести. А он верил, ждал… И в этом его вина. Можно было бы, конечно, попытаться уйти пешком со старшими ребятами. А что с малышней было делать? Бросать?.. Да и поздно уже было уходить… А война, судя по всему, грядет, наверное, затяжная. Так что в дальнейшем придется руководствоваться, так сказать, возникающими обстоятельствами… Но и раздавать детей «по людям», как изволила выразиться уважаемая тетя Фрося, он тоже не имеет никакого морального права. Пока существует детский дом, он должен оставаться с детьми. И не просто оставаться. Пришла пора напомнить ребятам, что есть прежняя администрация, которая не забывает о них. Пускай хоть посредством кухни напомнить… И конечно же ни в коем случае нельзя больше допускать, чтобы дети и впредь были предоставлены сами себе. В этом, пожалуй, его главный просчет и главная, вина его — распустился, размяк, струсил… А дети могут докатиться бог знает до чего. Они уже утрачивают чувство коллективизма, которое им прививали все прошлые годы. Утратить его ребятам, особенно в нынешних условиях, легче легкого. Вероятно, нигде так быстро не укореняются доморощенный крайний индивидуализм, жестокость, как в ребячьей детдомовской среде. Стоит лишь на какое-то время ослабить контроль, отстраниться, как тут же появляется у них свой «предводитель» посмелее, а может, просто похитрее да поудачливее других — и готово! Банда, шайка с круговой порукой и волчьими законами беспризорщины, вертеп, по словам Вегеринского, — в общем, все что угодно, но только не коллектив. А ведь спасение ребят сейчас не только в хлебе и одежде, но и в сохранении коллектива, чувства товарищества. Поймут ли это они сами? М-м-м-да-а-а… Есть над чем поломать голову.
Инта Федоровна очнулась оттого, что Мизюк в задумчивости принялся размеренно шагать по комнате. Бывшая пионервожатая смущенно оправила юбку, пригладила волосы и потерла заспанные глаза.
— Ой, Юрий Николаевич! Извините меня, я уснула… А где же все? Ушли уже? Да?..
Мизюк молча кивнул и вопросительно посмотрел на Инту Федоровну.
— Простите меня, Юрий Николаевич, очень уж я устала. Прямиком из Колодистого к вам. Все двадцать километров бегом бежала, — она неловко улыбнулась. — Вот… Хочу снова на работу к вам проситься…
— Проситься? — Мизюк с несколько нарочитым удивлением приподнял брови. — Но вас, кажется, никто и не увольнял. Хотя ваша штатная должность…
— Ну, конечно, Юрий Николаевич… Конечно, я вас понимаю. Я все понимаю. Ну, как же?.. Потому и в село уходила… Но теперь и там говорят, что комсомольцы должны становиться на какой-то учет у немцев, — суетливо заговорила Инта Федоровна, поднимаясь с дивана и отворачивая лицо. — Я вас, конечно, понимаю, Юрий Николаевич… Извините, что приходила. Я сейчас уйду…
— Да сядьте вы, пожалуйста, — сдерживая раздражение, сказал Мизюк. — Никуда вы сейчас отсюда не пойдете, потому что
