Перьевые черточки мягко оглашали денный поход, чья дорога пролегала как раз через серпантины Вотысы. Многие желали обратиться в походных сущей, увидеть свои жилища с высоты полета, но в силу принятых мер предосторожности количество мест было всегда ограничено. Терпеливо ждали очереди следующих и следующих желающих к восхождению, и длинная эта вереница страждущих не уменьшалась, а только удлинялась, покуда вокруг становилось все больше и больше жизни.
Детей сызмальства приобщали к пространственному восприятию и те в мельчайших подробностях представляли, как взбираются на Гору; целуют искрящиеся светом земли Тселика; переступают ея вершину и оглядывают весь дивный остров долгим пронизывающим взглядом, желая вобрать в глубины себя все искорки и пятнышки казавшегося такой нестерпимой далью красоту вящего Дома.
Пестрыми одеждами обволакивались готовящиеся к долгому, но увлекательному странствию. Для некоторых он становился последней надеждой на искупление от годами копившегося душевного хлама. Каждодневно звучала музыка высоких сфер, подбадривая идущих. Она лилась подобно золоченному фонтану, принося с собой радостное ощущение предвкушения некоего славного празднества.
Одним путешественником вспомнилась древняя забава, сопровождавшая восхождение в те времена, когда мир был игрив и жесток, когда существа не принадлежали к высокому, а исподволь управлялись Внешней структурой, которая часто была жестока и требовала только развлечений и зрелищ. Забава эта состояла в прыжке в неизвестное. В недра точащего священного безумства, которое цепкими лапами захватывало внимание ищущих освобождения от мирской суеты.
Прыгать с Вотысы и причинять себе и другим вред строго воспрещалось, но путешественник нашел одну тайную лазейку с укромным местечком, куда взор сине-желтой птицы не достигал. Он примотал себя лианой к толстому дереву и уже собирался сигануть вниз, но в последний момент до него дошел голос, который сказал ему: «Не стоит делать скорых полетов. Лучше доверься долгоденствующему воспарению, которое приведет тебя в итоге на вершины любого бытия». Путешественник спросил у внутреннего голоса, что значит это «воспарение». Ему незамедлительно поступили ответом такие слова: «Путь Вдохновения».
Путешественник сдался Птице, а потом продолжил восхождение к вершине, как и подобает. Вотыса Тселика лучисто улыбалась. Многим приходилось преодолевать порывы к развлечениям, сулящим сиюминутное наслаждение, но также многим приходил этот глубинный голос, который направлял живые сущности к свету, научению и терпению. В итоге каждый из отвернувшихся от «быстрого наслаждения», получал взамен нечто более великолепное и более великое – полет в сияющую вечность. Где Космос всевозможности являлся другом и сознанием, могущим открыть свои чертоги, где находились несметные богатства созидания.
– Облако никогда ни к кому не приходит во снах, это ясно как день.
– А еще ясно то, что мятное небо не видит осей гравитации.
– Для вечности есть одна грань, которую той не перейти.
– Какая же?
– Миниатюра Немезиды.
Глава семнадцатая
Что известно об этом эффекте или, надо сказать, об этой форме? Миниатюра Немезиды. На самом деле переброс на фоне переменчивости мира никогда не был настолько обширен, как оно происходит сейчас. Существа мерят руки и ноги на весах, взвешивают поступки; и если добродетели оказывается больше, то им открывается путь в облачный город, который с самых давних времен привлекал своей величественностью, непомерностью и славностью.
Можно спросить, в чем состоит славность сей абстрактной величины, ведь ни один из существовавших сознательных существ не достигал оной при живом теле или земном воплощении? А что, если это есть коллективная галлюцинация, мара злосчастного космоса, который требует особой жертвенности для прохода в свои обширные хоромы, и «за порогом» нет ничего кроме забвения? И жертва на самом деле не жертва, а кукла, в чью форму некий случай вдохнул жизнь? Вопросы равны ответам.
Гора недвижимо глядела вдаль. Она казалась той формацией, которую не коснется быстрая переменчивость. Привычных эмоций для нее не существует, как и факта обособленного восприятия я. Для Вотысы этого мнимого «я» нет, как нет того для лазурных небес или для сине-желтой птицы. Размашистые крыла сгущенных морей переходят из одного пространственного желе в другую полужидкую фазу. Минуя различные перепети, они пробираются к горным массивам только лишь для того, чтобы побыть рядом с Горой и ощутить веяния ее сильного духа.
Тселика никогда не переступала дозволенного ей порога, но некоторые из обитателей ее вершин могли проделывать подобные фокусы и пользовались особенным успехом у местных магов и прорицателей. В те далекие времена было не редкость встретить увешанную всяческими талисманами сущность. От них всех практически одинаково капало кровянистой субстанцией и пахло травяными испарениями. Ум во страхе закрывался в сундуках, при виде таких персонажей. Мог ли интуитивный поток совершить странствие в невиданные области имея при себе только абстрактные карты с довольно размытым содержанием?
Вотыса претерпевала качественное изменение, но настолько медленным было это движение, что и правда казалось, что будто бы ничего и не происходит вовсе. Птицы улетали и прилетали в песчаные гнезда, обмахивались цветочными веерами и производили новых сущностей, а те в свою очередь, только вылупившись из уютной темноты уже бежали дальше, наметив одну единственную цель: Миниатюра Немезиды. Равновесие.
В головах сей образ претерпевал атмосферные вращения, скручивания и проверку на прочность различными страстями, и если образ оставался тот же, что и в начале пути, то страннику позволялось выйти из своей обусловленности, чтобы смочь испробовать другой, более многосложной и извилистой дороги.
Грезаль с Грим-усой теперь могли извещаться в длинных или коротких диалогах словесными звуками, похожим на чудное присутствие сюрреалистического концерта. Звезда уже давненько отошла в сторону, позволяя своим деткам произносить то, что тем кажется правдой и красотой.
Как-то раз Грим-уса обтирая свое бирюзовое тело мыльным корнем вымолвил довольно интересную философскую или мысленную движимость. Рядом с ним в то время находился Грезаль, он занимался тем, что производил на свет тонкие папирусные листы.
Вот диалог, который получился у звездных детей:
– Знаешь Грезаль, иногда мне начинает казаться, что все происходящее похоже на игру. Только игроками выступаем не мы, а некто со стороны. И мы, находясь в заранее сформированном коконе из убеждений и шаблонов, не можем взглянуть на тех Других, которые заправляют всем танцем. В таким моменты, мне делает чуть ли не тошно, мою голову накрывает вуалью из многочисленных страхов и сомнений. А ты, дорогой мой друг, – сущь обратилась к сестре-собрату, – ты чувствуешь, что происходящее неким боком чуть надавливает на восприятие, требуя от нас именно тех, или иных реакций?
– Как ты знаешь, я довольно много времени провожу среди местных и на глаза порой попадаются чудаковатые отщепенцы, вроде тех магов, на шеях у которых гремят различные побрякушки-обереги. Эти персоны смотрят на все с той точки, словно бы происходящее суть игрище высших сил; и они сами, персоны эти, не имеют отдельной воли и места под священным солнцем, чтобы делать собственных шагов туда, где переплетаются линии жизни. Те чудаки уверены, что их сущи части Прекрасного, и приходят они к пониманию вот таким вот путем. Все мы – частицы одного и нам дана свобода как раз для Научения и постижения Вдохновения. Твои слова, Грим-уса, чем-то напомнили мне изречения подобных магов. Они не лишены почвы, нет, но проверить оное не представляется возможным; а иногда подобные думы и вовсе опасны, так как нередко подрывают уклад психокосма. Зачем тебе все это?
