люди нужны. Гонения на старообрядцев, которых среди некрасовцев должно быть больше иных, я уже распорядился прекратить, так что особых причин не пустить блудных казачков, не вижу.
Еще немало времени я потратил на ознакомление с аудиторской проверкой всех моих личных имений, заводов, фабрик, доходных домов, магазинов. Более ста страниц опять же с цифрами, с описанием недочетов и откровенного воровства, предложениями по наказаниям и поощрениям.
Воруют все, но уже как-то стеснительно, что ли, не открыто. Где-то порадовало то, что многие, те же браться Евреиновы, научились работать с отчетностью и цифрами. Далеко не сразу догадываюсь и не всегда, были обнаружены хищения. Наказания последуют, но рублем. Как можно мне того же Петра Евреинова выгонять, или отправлять в Сибирь, что с его подачи я зарабатываю в год более четырех сотен тысяч рублей?
Работает все, но сложностей появилось немало. Прежде всего, главной проблемой стала реализация товаров. Если многие пищевые продукты можно реализовать и на внутреннем рынке, и через госзаказ, то есть мой, императорский заказ, то специфический товар остается только в стране и не зарабатывает валюту. Так, подсолнечное масло, даже частично сахар и сыр отправляется в армию и на флот, формируя продуктовое довольствие офицеров.
Рокфор кому торговать? А сыр чеддер? Где теперь продавать термосы, самопишущие перья и остальные наработки? Вот, к примеру, на днях мне должны привести пишущую машинку. Да! Собрали по моему чертежу еще до покушения, но все никак не освою. А этот механизм мог бы принести много денег. Пусть и по себестоимости машинка не менее пятнадцати рублей выходит, но продать ее можно за пять сотен.
Датчане прикрыли наше представительство в Киле, от Брокдорфа нет сведений, скорее всего, моего посланника и вовсе арестовали. Так же в Киле, где я некогда родился, появились англичане. Датскому королю я послал письмецо с уже угрозами. Уверен, что после победы русского оружия под Кенигсбергом и того, что еще учинят на немецких землях наши иррегуляры, даны подумают над своим поведением. Пусть размышляют, я уже отдал приказ готовить флот к десантной операции на каком-нибудь датском острове, пусть флотские сами определят, где именно. Ну и в Киль наведаемся, если Дания не образумится. Готовим обоснование конфликта и три миллиона рублей.
Это я собираюсь отдать Дании те деньги, которые она выплатила мне за Гольштейн. Они не соблюдают условия договора, почему мы должны? Но это так, я очень надеюсь, что даже в правительстве датского короля-алкоголика найдутся трезвые умы, чтобы не обострять с нами отношения. Я не хочу войны еще и с Данией. Нам нужно разобраться с тем, что уже есть.
— Ваше Величество! — в дверь кабинета протиснулся Илья.
— Ну? — спросил я, проявляя недовольство.
— Никита Юрьевич Трубецкой! Примете? — сказал Илья, вжимаясь во входную дверь.
— Проси! — сказал я и быстро свернул бумаги.
— Ваше Императорское Величество! — министр внутренних дел поклонился.
— Я вызвал Вас, господин министр, чтобы еще раз услышать, что Вы осознали, что именно от Вас жду я и Россия! — сказал я, показывая рукой на стул.
— Благодарю Ваше Величество! — сказал Трубецкой, присаживаясь. — Спокойствие в Вашей империи!
— Вот именно! Но, чем в таком случае Ваши обязанности отличаются от того, каковы они у Тайной канцелярии? — учинял я экзамен Трубецкому.
Пусть это и могло выглядеть неправильным, что молодой мужчина разговаривает с умудренным пожилым аксакалом, но я подталкивал Трубецкого к нужной мысли. И, в конце концов, я император!
— Думаю, что господин Шешковский должен искоренять крамолу и заговор, а я смотреть за тем, чтобы в империи не было бунтов и неповиновения, — было видно, что вопрос смутил Трубецкого.
— Получается, если не доработал Степан Иванович и бунт все же произошел, то Вы, Никита Юрьевич, исправляете его афронт? — спросил я, но не дал времени ответить Трубецкому, продолжил. — Если случился бунт, то это значит и Вы не доработали и Шешковский. Мне нужно иное…
— Простите, Ваше Величество! Я правильно понял, что должен также работать на искоренение крамолы? — спросил Трубецкой, пристально посмотрев на меня.
Ждет, что я именно это и скажу.
— Да! И поправлять господина Шешковского в случае чего! — теперь и я одарил взглядом своего министра. — Но, ни в коем случае Вы не должны переходить друг другу дорогу. Просто наблюдать, все ли правильно в работе, может, что-то упущено…
— Я понял, Ваше Величество! — серьезным тоном сказал Трубецкой.
— Вот и хорошо! — я улыбнулся. — Теперь слушаю Вас! Десять минут, уж простите Никита Юрьевич, больше уделить не могу.
Что я сказал Трубецкому? Да просто, чтобы тот присматривал за Шешковским, мало ли решит глава Тайной канцелярии чего учудить против меня. Степан Иванович начинает все больше казаться непогрешимым. Да, он совершает ошибки, но как-то слишком много Шешковского в моей работе. Вот пусть Трубецкой и попробует немного разбавить своим участием деятельность Степана Ивановича.
А еще я действительно стараюсь найти золотую середину между паранойей и беспечностью. Вот, избавился я от старых элит, ну, почти, от главных фигур, сейчас создаю свое окружение. Но, что? Разве до меня или после, такого монархи не делали? А сколько при этом было заговоров? Разве Павел Петрович, в теле которого я был, не приблизил Палена? Одного из лидеров заговора, закончившегося цареубийством? Сработал бы гипнотизёр против Шешковского, так и выяснил бы, какие мысли бушуют в умной и изворотливой голове главы Тайной канцелярии. Так нет, не поддался Шешковский внушению.
— Илья! Пригласи Степана Ивановича! — повелел я.
— Ваше Величество! — приветствовал меня Шешковский.
— Давай к делу, Степан Иванович, устал сегодня, словно пять десятин земли вспахал! — сказал я и стал любоваться глуповатым выражением лица Шешковского, шокированного таким сравнением. — Да, откуда мне знать каково вспахать пять десятин земли? Кстати, организуйте мне такое развлечение!
— Шутить изволите, Ваше Величество! — улыбнулся Шешковский.
— Говори, Степан Иванович, как состоялось знакомство Екатерины Алексеевны и Антуана? — уже серьезным тоном спросил я.
— Не поддалась сну! — казалось, разочарованно ответил Шешковский, но мне привиделись нотки удовлетворения результатом.
— Антуан старался? — жестко спросил я.
— Ваше Величество, все было сделано, как обычно, — ответил Шешковский и не отвел глаз.
Терять такого персонажа, как гипнотизёр Антошка Лобазов было бы таким расточительством, не оправданным ничем. Действительно уникум, который до сих пор уверен, что он стал просветленным именно из-за того, что прикоснулся к неким таинствам масонов, вселенскому разуму. И честно… а кто его знает, может, оно и есть что-то такое этакое, мистическое? Мне бы, попаданцу, включить агностика и просто принять то, что познание многого просто невозможно. Я ощутил на себе немало, мягко сказать, странного. Но, и что такое гипноз, мне так же было вполне себе понятно. И хотелось как-то переубедить Антуана в том, что его дар не связан с масонскими практиками. Это нужно, чтобы у Шешковского был интересный и неожиданный козырь в различного рода скользких делах.
И вот, что выяснилось… я не поддаюсь гипнозу. Мало того, Антуан считал меня неким высшим масоном, или еще каким-то глубоко законспирированным иллюминатом. Правда, уже за то, что этот персонаж пробовал императора проверить на восприимчивость гипноза ему грозит ампутацией конечностей и выкалывания его колдовских глаз. Вместе с тем, как было не соблазниться и не загипнотизировать Екатерину, от которой постоянно жду каверзы? Никак!
— И сколько еще таких людей, кого Антон не может усыпить? — спросил я.
— Пока только четыре. Вы, Ваше Величество, Ее Высочество, один из моих сотрудников и я, — ответил Шешковский.
— Присмотрись к своему сотруднику. Может, сильный человек. Но меня еще интересует: а сколько было людей, с кем проводился сей опыт? — опять я подарил тяжелый взгляд собеседнику.
— Сто семнадцать! — растерянно ответил Шешковский.
— У тебя что, Степан Иванович, теперь вся работа будет строиться на Антоне? — подначивал я главу Тайной канцелярии.
— Никак нет, Ваше Величество. Но то, что люди под пытками злейшими говорят, под сном рассказывают сразу и без принуждения. Время меньше трачу, больше работы сделаю! — оправдывался Шешковский.
— Ты смотри, чтобы этот колдун тебя не зачаровал! — казалось бы шутливо, но жестким голосом, сказал я.
— Так научил он меня, как не засыпать. Под пыткой и научил, — сказал Шешковский.
— Пробовал на послах? — спросил я, вдруг в голову пришла шальная
