В общем, если бы даже у Ланы Дитц были какие-то иллюзии, они закончились задолго до того, как с ней – уже на планете – поздоровался региональный руководитель встречающей стороны. И этот руководитель не понравился ей абсолютно.
– Приветствую вас на Шекспире, сестра Катарина! – «Марию» отец Пол, каноник собора Святого Варнавы в Ноттингеме, отбросил.
Лану это не удивило, недаром же её многострадальная голова пухла от информации, забитой туда по пути от Шанхая до Шекспира. Удивило другое. Судя по языку тела (язык лица был ей недоступен по причине подобающим образом склонённой головы и потупленных глаз), каноник охотно создал бы условия, необходимые и достаточные для посмертной беатификации[38] означенной сестры. Наискорейшей беатификации.
– Благодарю вас, святой отец! – почтительно прошелестела она.
Лана устала. Сначала был перелёт аж с пятью Вратами, заполненный туманом, созданным гипнопедической установкой: местный язык, местная география, вульгарная латынь, катехизис, молитвослов, псалтырь… Потом – грязная и вонючая станция охранения, являющаяся – несмотря на грязь и вонь – неприятно опасной боевой единицей. «Ротой такое можно и не взять, разве что с монитором огневой поддержки», отметила про себя капрал десанта. Лейтенант разведки мрачно кивнула, соглашаясь. Вполне вероятная гибель подразделения поддержки – это если не считать того, что подразделением командовал старый друг, почти второй (в случае Ланы – третий) отец. Затем – спуск на планету, завершившийся в каком-то лесу милях в десяти от здешнего Ноттингема.
Путешествие от места посадки до города в запряжённой пожилым мерином скрипучей телеге тоже не принесло ни удовольствия, ни отдыха. Потому, в частности, что мерин нервничал, а, следовательно, упрямился; то внезапно вставал, как вкопанный, то пытался пуститься вскачь. Что хуже на разбитой просёлочной дороге, сказать было трудно.
Правивший мерином юноша в сутане, ещё более «ароматной», чем та, которую имела несчастье носить Лана, с каждой милей недоумевал всё больше. Взгляды, бросаемые им исподтишка на пассажирку телеги, быстро менялись от удивлённых до враждебных и, хуже того, испуганных. Паренька можно было понять.
Тон кожи Лане выровняли специалисты Дома Мори, и стрелы родовых знаков исчезли до тех пор, пока кожу не протрут соответствующим средством или крепким спиртосодержащим раствором («Постарайтесь не умываться виски, миз Галлахер! – сказал один из специалистов. – Сакэ, в принципе, можно, а виски не стоит»).
Кошачьи глаза скрылись под тонкими гибкими линзами, несущими, помимо камуфляжной, ещё несколько полезных функций. Крепились они хитро, закрывая не только радужку, но и видимую часть глазного яблока. Линзы сужали и без того ограниченное покрывалом поле зрения, однако самопроизвольно съехать набок или выскочить не могли даже в случае обморока, а это было куда важнее удобства. В общем, постарались наниматели на славу.
Но отменить тот факт, что в телеге сидела крупная кошка, а значит – хищник, причем опасный, не могла никакая косметика и никакие ухищрения камуфляжной техники. Поэтому, кстати, на Алайе, родине Ланы, даже в сельской местности лошади использовались крайне редко. Мулы – да, ослиная составляющая снижала уровень возбудимости и нервозности до пригодной к повседневному применению. А вот лошади очень быстро становились совершенно непредсказуемыми. Что и демонстрировал сейчас престарелый коняга. И недоумение возницы быстро переходило в страх.
И вот теперь Лана стояла перед отцом Полом, слушала его голос, полный гостеприимного участия, и – против воли – почти восхищалась этим человеком. Не будь она, пусть и отчасти, кошкой… не получи весьма специфическое образование сначала в действующих частях, а потом под крылышком Дедули Горовица… она бы поверила. И в гостеприимство, и в участие, и в желание помочь.
– Боюсь, сестра, ваше кольцо здесь, на планете, может лишь обозначать принадлежность к особам духовного звания, но не служить средством связи. В соответствии с завещанием покойного Франклина Рейли – да упокоит Господь его грешную душу! – любая связь на расстоянии недопустима до тех пор, пока её не сделает возможной развитие местных технологий. Увы, пока этого не произошло… поэтому ваше кольцо заблокировали ещё на орбитальной станции, а теперь оно подлежит замене.
Сокрушался отец Пол вполне правдоподобно – для сестры Марии-Катарины, простушки-монахини. Лейтенант Дитц знала, что святой отец врёт и не краснеет, но демонстрировать знание благоразумно не спешила. Тем более что объяснение, данное каноником, вполне имело право на существование. И монашку из захолустной обители, несомненно, удовлетворило бы.
Сейчас, по прошествии двух столетий с начала эксперимента Рейли, становилось предельно очевидно, что означенный эксперимент провалился.
Поток научных экспедиций, поначалу бомбардировавший ту часть планеты, что была заселена хроноколонистами, скоро иссяк: смотреть было попросту не на что. Самым подходящим определением для происходящего (точнее, НЕ происходящего) на Шекспире быстро стало слово «стагнация».
Искусства не развивались, наука топталась на месте. Общественный строй даже и не думал выходить за рамки позднего феодализма, более того – в последние лет сто наблюдался заметный откат.
Корабли не отправлялись на поиски новых земель. Обаятельные проходимцы не швыряли свои плащи под ноги правительницам. Правительницы не интересовались со смехом, не будет ли в случае их замужества открытая суша переименована в «Матримонию»[39].
Никто не возразил против продажи индульгенций и, как следствие, принципы Реформации так и не были сформулированы.
Не складывались стихи. То есть, какие-то складывались, конечно, но ничего, равного или, хотя бы, подобного «Так вот оно, то самое лицо, Что бросило на путь скитаний сонмы Морских судов могучих и сожгло Вознесшиеся башни Илиона?»[40] или «Гораций, в мире много кой-чего, что вашей философии не снилось»[41], так и не сплелось. Театры возникли – кое-где и кое-как, но драматургам было далеко до человека, чьим именем назвали планету.
А самое скверное – не кричал гордый упрямец священникам, требующим покаяния: «И всё-таки она вертится!»[42]. И яблоки без толку падали с деревьев, не встречая на своём пути подходящей головы.
